75
лет назад в СССР был дан официальный старт массовым репрессиям. Впервые
со времен Гражданской войны террор стал доминантой внутренней политики.
Сталин потребовал применять "не старые методы, не методы дискуссий, а
новые методы, методы выкорчевывания и разгрома”.
Выкорчевывали и громили, что и говорить, со знанием дела и от души...
Недавно в издательстве "Айастан” вышла новая книга известной
переводчицы и журналистки Каринэ Халатовой. Халатова сделала доброе и
благородное дело - страницы книги отданы воспоминаниям тех армянских
писателей, кто знал Большой террор во всей его крови, страхе и
жестокости, кто выжил в сталинской мясорубке, воспоминаниям о тех, кто
пал жертвой политических репрессий. В основу книги легли письма,
архивные документы, свидетельства и мемуары очевидцев, которые Каринэ
Халатова изучила и собрала в единое целое. Это еще одна книга памяти,
книга-предупреждение тем, кто забывает, а забывая, предает.
НЕ УЗНАЕТЕ МЕНЯ?..
Вагаршак
Норенц (1903-1973) — один из немногих репрессированных армянских
писателей, прошедший через тюрьмы и лагеря и вновь вернувшийся к жизни, к
литературе. В августе 1936 года писатель был арестован, два года велось
его "дело” и в июле 1938 года выездная сессия Военной коллегии
Верховного суда СССР осудила В.Норенца к 10 годам лишения свободы в
исправительно-трудовых лагерях Сороклага Карело-Финской ССР.
Освободившись в 1946 году, он жил и работал в селе Аван Аштаракского
района и в конце ноября 1948 года вновь за старое "дело” был сослан
бессрочно в Северо-Енисейск Красноярского края. В 1954 году с писателями
Гургеном Маари, Ваграмом Алазаном он вернулся домой. В 1968 году
увидела свет небольшая книга мемуаров писателя — отражение в отдельной
человеческой судьбе тюремно-лагерных реалий нашего прошлого. Герой одной
из новелл-воспоминаний — Ерванд Толаян (Каврош) (1883-1938) — сатирик,
театральный деятель, редактор популярного сатирического журнала
"Каврош”, выходившего в свет в Константинополе и затем в Париже в
1908-1936 годах. ...Огромные
тюремные ключи издают своеобразную мелодию, когда их со звоном
поворачивают в замке, и железная дверь с таким лязгом отходит на петлях,
что арестанты в камере замирают и непроизвольно обращаются к ней. На
сей раз тюремщик втолкнул в камеру человека, скорее похожего на чучело,
нежели на живое существо. Одежда на нем сидела чересчур мешковато, как
отцовский костюм на десятилетнем малыше, хотя его согбенная спина
говорила о том, что в прекрасном прошлом он был довольно крупного роста,
а морщины на дряблом лице и крупный стянутый под подбородком пустой
мешочек напоминали о человеке, бывшем в свое время упитанным дородным
мужчиной; из-под скомканных век едва светились потухшие, ничего не
выражающие глаза. Не успел он войти, как тут же у двери рухнул на пол,
точно измученный долгой дорогой путник или обессиленный изнурительным
недугом больной. Он с первого взгляда вызывал к себе глубокое
чувство сострадания. Заключенные поспешили подсобить ему, расспросить о
самочувствии. Через несколько минут он немного оправился, осмотрелся и загробным голосом поинтересовался: — Не узнаете меня? Никто не узнал? И вы тоже?.. Норенц! Цолак, и ты здесь, и не узнаешь меня?.. Что-то
знакомое было в его голосе, но как я ни напрягал память, не мог
припомнить. Да и в определенном состоянии в голове у всех людей
появляется нечто общее, одинаковое. В таком состоянии находился
новенький. — Я Толаян, Ерванд Толаян, Каврош — ну что, узнали?.. Теперь узнали! Но нет, этот человек из потустороннего мира не может быть Ервандом Толаяном... ...Ерванд
Толанян был известным представителем армянской интеллигенции
Константинополя, современником и собратом по перу Отяна и Зограба,
Сиаманто и Варужана. В течение многих лет он редактировал и издавал
наиболее популярную в Константинополе сатирическую газету "Каврош”.
Когда султан Абдул Гамид был свергнут, на обложке "Кавроша” был
изображен огромный нос этого изверга, с кончика которого свисали буквы
заголовка несколько страниц газеты были отведены только одному
единственному слову — нос, нос, нос... Нос Гамида славился своими
необычными размерами и уродством, поэтому султанская цензура запрещала
частое употребление слова "нос”, считая это оскорбительным намеком на
уродливый нос августейшего султана... В дальнейшем Толаян издавал
своего "Кавроша” в Париже. За рубежом он поддерживал связи с друзьями из
Советской Армении и приехал сюда в самом радужном, приподнятом
настроении и с обширными планами. Намеревался также возобновить издание
сатирической газеты. Но, увы, пришлось в застенках Ереванской тюрьмы
оплакивать рухнувшие надежды. Хотя нет, вот он опять в своем амплуа и,
как это ему свойственно, высмеивает свою доверчивость. — Следователь
спрашивает меня: почему приехал в Армению? Я же ему в ответ: куда ж мне
было ехать? Разве не в Армению? Я, что ли, не армянин? Ты армянин,
говорит следователь, но ты плохой армянин. Вот те раз — я плохой
армянин?.. Да, говорит, плохой, ты шпион. Ну да! Я — шпион? Чей же я
шпион? Ты французский шпион, говорит, мы это знаем... Э, говорю, стало
быть, вы меня знаете лучше, нежели я себя?.. Ты маскируешься,
присовокупил следователь. Ну и ну, так раз я маскируюсь, откуда ж вам
известно, что я шпион? Не твое дело, говорит он. Как не мое дело,
говорю, когда речь-то обо мне идет? Не морочь мне голову, сукин сын,
рассердился начальничек, ты должен сознаться, что ты французский шпион и
направлен для секретной службы... Я засмеялся, на что следователь
заорал: сукин сын, говорит, чего смеешься? Как же мне не смеяться, а
разве вы не находите свою шутку смешной? — спросил я в свою очередь...
Если ты не шпион, то почему приехал в Армению?.. Что вы говорите,
господин, простите, товарищ, о, ради бога, простите, гражданин
следователь, так что же, любой армянин приезжает в Армению с целью
шпионажа?.. Речь идет о тебе. Ты зачем приехал? — следователь обращался
ко мне только на ты... Любой порядочный армянин за рубежом, если куда и
собирается выехать, то в Армению, отвечаю, я тоже, как порядочный
армянин, приехал на свою родину... — Ты мне зубы не заговаривай, я
спрашиваю: почему ты приехал в Армению? Э, я тоже хотел бы задать вам
один вопрос: почему вы тоже вернулись в Армению, ведь, насколько я знаю,
вы армянин и родом не из Армении... Сукин сын! — вскрикнул следователь,
— меня допрашивать! Я приехал... не видишь, зачем я приехал! Приехал,
чтоб таких, как ты, подонков разоблачать... Когда Толаяна в очередной раз забрали на допрос и стали задавать те же вопросы, он сказал следователю: —
Не будем зря тратить время, прошу вас. Принесите сюда устройство по
звукозаписи и давайте запишем наши вопросы и мои ответы. Если вам не
надоест и не затруднит, включайте запись и слушайте, потому что каждый
раз вы задаете один и тот же вопрос и я твержу вам один и тот же
ответ... Мои слова страшно рассердили следователя, он разругался (что за
отборная брань была у сукиного сына!), пригрозил мне прибегнуть к
"другим средствам”, которые очень явственно были видны на Ерванде
Толаяне. На одном из допросов, после того, как к нему несколько раз
были применены "другие средства”, Толаян распростерся на полу у ног
следователя. — Встань сейчас же! Ты что, сумасшедший или симулянт? Вставай, говорю! — и следователь яростно пнул его ногой. —
Нет, я не сумасшедший и не болен. Мне больше нечего сказать, кроме
того, что я уже сказал... Я знаю, вы снова приметесь за ваши "другие
средства”, давайте... Но мне нечего сказать, хоть умрите. Я не шпион, я
не враг армянского народа, я не предатель армянского государства...” Такими
допросами и такими "средствами” было завершено дело по обвинению
Толаяна, и его перевели в центральную тюрьму до начала "суда”. Около
двух месяцев мы прожили в одной камере. Он заметно поправился, окреп,
балагурил и острил, рассказывал веселые истории о Константинополе,
Париже, Ереване, о своих "беседах”со следователем. Его поражало, как мы
беспомощно ко всему приспосабливаемся. Но как бы он ни казался
оправившимся и с виду беспечным, мы знали, что он глубоко разочарован и
удручен. Когда нас разъединили, верша нашу судьбу, Толаян по-братски
прощался с нами и, не выдержав, прослезился... Где и как настигла его
смерть, неизвестно.
ИЗ ПРОТОКОЛА ДОПРОСА
Лер
Камсар (1888-1965) был не просто советским фельетонистом, а стойким
оловянным солдатиком, который сохранил преданность нелегкому призванию
истинного сатирика. Казалось, тернистый путь страданий, преследований,
нищеты, болезней и горя, ареста и ссылки, отчуждения в литературных
кругах даже после реабилитации в 1955 году — все это будто подхлестывало
его врожденный сатирический дар. Он продолжал неутомимо и плодотворно
работать, причем всячески старался уберечь и сохранить рукописи от
посягательств тех, кому они были не угодны. Дело Лера Камсара было
начато 15 ноября 1935 года после вынесения постановления об избрании
меры пресечения и предъявления обвинения по ст. 67 ч. 1-й УК Арм. ССР за
контрреволюционную агитацию. Удивляло то обстоятельство, что при всех
"грехах”, в которых обвиняли Лера Камсара, его приговорили "всего лишь” к
трем годам тюремного заключения. Спустя годы исчерпывающее объяснение
такому приговору дала внучка Камсара Вануи Товмасян: "На минимальный
срок приговора свое положительное влияние оказало бесстрашное поведение
Лера Камсара. Он так и не признал себя виновным”. Вопрос. При обыске у вас не было обнаружено ни одной советской книги. Чем вы это объясните? Ответ. У меня не было средств купить книгу, вот почему и не купил советские книги, и таковых нет у меня. Вопрос. Неужели у вас не было нескольких копеек купить хотя бы несколько брошюр по литературным вопросам? Ответ. У меня не было времени и настроения читать книги — вот причина, почему у меня нет даже брошюр. Вопрос. Вы посещали общественные библиотеки, пользовались там литературой? Ответ. Нет, не посещал, ибо у меня не было на это времени, я был взволнован и думал все время о подыскании себе работы. Вопрос.
Но у вас нашлось время ежедневно бывать у Дерояна Вараздата
(национальный деятель, философ — ред.) и читать у него разные буржуазные
книги, чем вы это объясняете? Ответ. Правильно, я часто бывал у
Дерояна Вараздата дома, я, как и он для меня, читал разные философские
книги, ибо я интересуюсь философией. Вопрос. Каких авторов из философии вы читали? Ответ. Я читал переводы Канта, Декарта. Вопрос. Вы когда-нибудь читали Карла Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина. Ответ. Нет, не читал. За исключением программы Энгельса. Вопрос.
Следствие находит, что вы не интересовались советской литературой и
философией, основанной на диалектическом материализме, лишь потому, что
для вас были ненавистны как советская литература, так и диалектический
материализм. Ибо вы не имели времени, не могли это время иметь также у
Дерояна Вараздата. Ответ. Это неправильно, я не был против советской
литературы и диалектического материализма, но я пошел к Дерояну, а не в
библиотеку, ибо это мое желание и моя воля — кому какое дело? Вопрос. Стало быть, ваш мотив, что вы не имеете времени, не соответствует действительности. Скажите действительную причину. Ответ. Я не пошел в библиотеку, так как не имел настроения читать книгу. Вопрос. Но читать буржуазные книги у Дерояна имелось у вас настроение. Ответ. Я у Дерояна особенно много книг не читал. Вопрос. Следствие находит, что вас не интересовала советская действительность, вот почему вы и не читали советскую литературу? Ответ. Я советской действительностью интересовался столько, сколько отражал в своих фельетонах. Вопрос.
Стало быть, советскую действительность вы видели только в пределах
ваших фельетонов и, кроме плохого, ничего хорошего не замечали. Ответ.
Правильно, я видел все это в пределах своих фельетонов, но я также
писал пьесы, где описывал советскую действительность с положительной
стороны. Вопрос. Ведь вы не интересовались советской
действительностью, как вы говорите об этом сами, как же вы могли писать
пьесы о советской стране в целом? Ответ. Я пьесу писал по своим личным наблюдениям. Вопрос. Стало быть, вы наблюдали за жизнью в советской стране? Ответ. Сколько сумел отразить в своей пьесе, столько и наблюдал. Вопрос.
У вас не найдено даже во время обыска ни одной книги советского
издания. Зато у вас были обнаружены три штуки дашнакских книг. Чем вы
это объясните? Ответ. Эти книги подарили мне сами авторы. Вопрос.
Стало быть, вы были близкими друзьями с дашнаками Торосяном Сааком, Адо
и Арутюняном Аракси, являющимися авторами этих книг? Ответ.
Правильно, мы друг друга знали очень хорошо. Торосян Саак учился со мною
в духовной семинарии, с Адо познакомился в городе Ван в 1915 году. С
Арутюняном Аракси познакомился в 1921 году, но только с ним в Иране
виделись один раз. Прошу добавить, что у меня даже были две книги
беллетристики советского издания и несколько книг иностранных авторов.
Но у меня нет вообще научных книг как советского издания, так и
иностранного.
ШЕКСПИР И ДЖЕЗКАЗГАНСКАЯ ТРАГЕДИЯ
Трагедия
армянского поэта Богдана Джаняна, разыгранная по общеизвестному
сценарию сталинских репрессий, после обычной предварительной и
генеральной "репетиций” началась 18 августа 1948 года в Степанакерте.
Фронтовик, молодой 31-летний поэт, секретарь областной писательской
организации, он был обвинен по 72-й статье азербайджанского
законодательного кодекса, то есть а антисоветской деятельности и
пропаганде, и ему дали десять лет исправительно-трудовых лагерей.
Увиденное и пережитое за девять месяцев в Джезказганском лагере особого
режима после освобождения и реабилитации в 1954 году и всю жизнь было
свежо в памяти писателя... Джезказганская зима день ото дня
становилась суровей и беспощадней. Пустыня покрылась сплошным снежным
саваном, который раздирал пронзительный вьюжный ветер. Ежедневно в такую
погоду нас выводили на работу под конвоем, в сопровождении овчарок без
намордников, под завывание свирепой вьюги. Знойным летом по лицу, по
глазам хлестали песчаные бураны, а в эту студеную пору лицо леденила
пурга, залепляя с размаху обжигающими снежинками, так что хотелось выть
от боли. Будто недостаточно выпавшего на нашу долю наказания, а тут еще
природа сводит с нами счеты. Пожалуй, я оговорился, не природа, а геена
огненная. И какой бы лютой ни была там зима, все равно мы должны были
выходить на работу. Шли мы сквозь буран и ветер, скользя, падая,
выбиваясь из сил от мороза и ударов снежного ветра, глаза слезились, и
мы шагали почти вслепую. Бывало, что и среди ночи нас поднимали и гнали в
срочном порядке разгружать товарняк с углем. Однако мытарства и
страдания вызывали недовольство не у заключенных, а у конвоиров. Видимо,
в нас они видели виновников своих мук и невзгод — не будь
нас,”изменников родины” и "фашистов”, они преспокойно служили бы в
другом месте. Так уж им вбили в голову — мы враги народа, вот они и
относились к нам враждебно. Если в дороге заключенный заговаривал с
кем-либо из колонны или вдруг, поскользнувшись, падал, начальник охраны
останавливал колонну, приказывал всем лечь на обледенелую землю, в
месиво грязи и разражался руганью, сыпал угрозами. — Мерзавцы, предатели! На вас пулю жалко тратить, вы сами вот так вот в муках и подохнете! Однако
бывали расправы похлеще. Бывало, пулю не жалели. Один из заключенных,
литовец по национальности, выразил протест, недовольство против чинимых
над нами унижений и бесчинств. Как ни удивительно, его не поспешили
наказывать. Однажды на угольной базе литовец оказался чуть поближе к
колючей проволоке, и вдруг со стрелковой вышки раздался выстрел. Убили
парня. Был составлен акт о попытке к бегству, что и побудило охранника
применить оружие. Позже мы узнали, что солдата, убившего литовца,
наградили — ведь он пресек побег особо опасного государственного
преступника. Побег. Смешно и говорить о побеге из Джезказганского лагеря
особого режима: за долгие годы, проведенные там, я что-то не припоминаю
такого случая. Хотя нет, одна попытка все же была. Кто-то из
заключенных схоронился во время работы. Поиски охраны ни к чему не
привели, нас продержали на работах до поздней ночи. Прошло несколько
дней. Беглый заключенный блуждал-плутал по пустыне в поисках дороги и
однажды набрел на свой же лагерь. Почти полуживой, он сдался лагерному
начальству. Его состояние у любого вызвало бы сострадание и жалость.
Однако не у чекиста, не у лагерных служителей в погонах. Беглеца так
избили, что он не выдержал и умер. В редких случаях из-за сильных
морозов нас не выводили на работу. Мороз же в Джезказгане часто доходил
до 45 градусов, и не прекращались вечные бури джезказганской пустыни.
Редко, но освобождали от работ — не потому, что заботились о
заключенных, а просто щадили охранников. Много работали, постоянно
двигались, разжигали костер, грелись, а бедный охранник весь день мерз
на сторожевой вышке. Сжалиться над ним, конечно, не помешало бы. Когда
день выдавался чересчур пасмурный, заключенным категорически запрещалось
работать. Ведь густой туман благоприятствует побегу, и не важно, что в
туманной пустыне бежать-то некуда, да и какими путями-дорогами убежишь,
когда весь твой вид, с головы до пят, так и вопиет: "Я заключенный! Я
беглец! Ловите меня!” Но главное не это, а бдительность. Вот
благодаря бдительности мы и сидим в пасмурный день в бараке. По углам
лагеря зажжены прожекторы, как будто уже наступила ночь. В бараке каждый
чем-то занят: один подновляет свой номер на одежде, заменяя потрепанный
белый лоскуток; другой корпит над штопкой; третий приводит в порядок
постель; некоторые беседуют, в особенности любят поговорить на своем
гортанном языке чечено-ингуши. А я читаю. В лагере я решил заняться
чтением произведений русских классиков — от Карамзина до Максима
Горького. Художественную литературу читать разрешается, а вот классиков
марксизма — нет. В лагере богатая библиотека и заведующий библиотекой
армянин, художник Норик Закарян. И вот объявляют, что сегодня будут
показывать фильм. Изредка нам предоставляется такая возможность. Ни
клуба, ни дома культуры, ни какого-либо зала у нас нет. Под это отведена
столовая. Столы отодвигаются в сторону, остаются скамейки, на стене
закрепляется простыня, и столовая преобразуется в кинозал. Начинается
просмотр фильма. Показывают "Гамлета” Шекспира. Я несколько раз
перечитывал эту гениальную вещь и несколько раз видел на сцене
знаменитого Ваграма Папазяна в роли Гамлета и всегда переживал минуты
сильного волнения и восхищения. Однако сейчас я смотрел фильм, слушал
великолепный монолог Гамлета с прохладцей, как-то безучастно. Что же это
такое? Неужели жизнь в заключении сделала меня таким бездушным? После
окончания фильма я поделился мыслями с Юрием Морисовичем, профессором,
специалистом по английскому языку, преподавателем Московского
университета. Он наизусть знал всего "Гамлета”. На работе в часы
перекура он по моей просьбе читал по-английски монолог Гамлета "Быть или
не быть?” Оказалось, фильм не взволновал и Юрия Морисовича. Может,
актер в этом повинен? Не помню, кто играл роль Гамлета, но играл он
блестяще. В чем же тогда причина? — Причина в том, дорогой Богдан
Шамирович, — сказал Юрий Морисович, — что мы с вами переживаем гораздо
большую трагедию, чем принц Гамлет. Если б о нашей трагедии, о чинимом
над нами беззаконии взялся бы писать Шекспир, весь мир бы
перевернулся...
ДОРОГАМИ СТРАДАНИЙ Мог ли
армянский писатель Ваграм Алазан (1903-1966) подумать, что 9 августа
1936 года, когда он вечером дописывал стихотворение, посвященное десятой
годовщине со дня смерти Феликса Дзержинского, за ним явится "черный
ворон” и отвезет в тюрьму НКВД? Это было началом драмы
писателя-коммуниста, после чего последовали пересылочные тюрьмы, лагеря
на Колыме, работа на стекольном заводе, временное освобождение через
десять лет и жизнь без права переписки в столице, вдали от родных, затем
новый арест, тюрьмы, свободная высылка... возвращение домой. В
1961-1965 годах разбитый параличом и прикованный к постели, он с новым
осознанием и осмыслением всего пережитого диктует свои воспоминания
верной спутнице жизни Маро Алазан. Его книга "Дорогами страданий” —
горестный документ человека, особенно сильно и болезненно пережившего
крах своих идей и иллюзий. К концу декабря 1939 года, спустя
двенадцать дней и ночей, огромный трехъярусный пароход "Дальстрой”
наконец-то доставил наш этап до столицы Белого царства. Белое царство,
или Колыма — этот необъятный край простирается от Охотского моря до
Северного Ледовитого океана, известного своими страшными морозами,
нескончаемыми буранами, долгой зимой и коротким летом. Центром, или, так
сказать, столицей Белого царства был Магадан. Колыма вдоль и
поперек была испещрена густой сетью так называемых
исправительно-трудовых лагерей. Десятки миллионов заключенных Колымы
работали в тяжелейших условиях на золотых приисках, угольных копиях,
оловянных рудниках, лесоповале, на дорожном строительстве. Общим
производственно-трудовым процессом на Колыме руководила организация
"Дальстрой”, у которой были свои филиалы на всех производственных
объектах страны. Поступавших в Магадан заключенных рассылали в
лагеря, сосредоточенные по всей Колыме. Начальник каждого лагеря
продавал имеющуюся в его распоряжении рабочую силу соответствующему
управлению "Дальстроя”, за что получал огромные доходы. Заключенные же
работали бесплатно. Скажите на милость, разве это не работорговля, да еще при нашем строе, в стране социализма и коммунизма? Сотни тысяч людей на Колыме гибли из-за суровых морозов, изнурительного физического труда, полуголодного существования. Действительно,
родина смерти — если сегодня вспахать трактором необъятные земли
Колымы, вырастут пирамиды костей замученных ссыльных. ...В лагере
ежеминутно можно было встретить разнообразные лица с обмороженным носом и
скулами, с которых сошли-опали куски мяса и мышц. У многих мороз
отнимал пальцы рук и ног. В лагере я познакомился с сыном старого
большевика Асатура Кахояна, который лишился пальцев обеих ног и
передвигался на костылях. Десятки людей теряли зрение от веч ных белых снегов, и в таком состоянии их выводили на работу. ...Особенно не выдерживали, умирали от холода уроженцы Средней Азии. Приведу один случай. В
нашем лагере была среднеазиатская бригада. В 72-градусный мороз эту
бригаду послали в лес рубить дрова. Только они вошли в лес, как сразу же
разожгли костер — погреться. Когда их замерзшие тела отогрелись, они,
точно мухи, попадали в костер и погибли. ...Пекарня была расположена
вдалеке от лагеря. Пока хлеб довозили сюда, он превращался в твердый
кусок льда, который разрезали не ножом, а пилой, и каждому доставалась
норма пайка — ледяная, которая долго не оттаивала. Шестьюстами
граммами лагерного хлеба и одним черпаком баланды никто не наедался, и
приходилось засыпать на голодный желудок. Поэтому многие из заключенных
кружили вокруг помоек, разгребали мусорные свалки, чтобы поживиться
рыбными и другими объедками, хлебными крошками, и с жадностью их
поглощали. Однажды я проходил мимо хлебного распределителя и меня подозвал тамошний работник: — Хочешь хлебных крошек? — Хочу, — ответил я. Он показал мне на кучу хлебных крошек, смешанных со спичками, табаком и другим мусором. Под
рукой ничего не было, куда можно было насыпать это "богатство”. Тогда я
сгреб крошки в шапку, отошел к ближайшему бревну и принялся уплетать
крошево, шепотку за щепоткой. Подготовила Ева Казарян http://www.nv.am/lica/23701-bolshoy-terror-v-ararratskoy-doline
|