В январе 2013 года исполняется сто лет со дня рождения замечательного армянского писателя Леонида ГУРУНЦА (1913-1982). Уроженец Арцаха, он посвятил ему весь свой человеческий и художественный талант. Его называли "поэтом прозы”, но прежде всего Гурунц, думается, был мужественным писателем-патриотом, десятилетиями боровшимся за освобождение родного края от азербайджанского ига. Одним из главных, концептуальных произведений Леонида Гурунца стала книга "Наедине с собой, или Как докричаться до вас, потомки!” — дневниковые записи, философские раздумья о времени, стране, людях, о Карабахе. Предлагаем эссе об этой книге и ее авторе. Одно написано профессором Семеном АХУМЯНОМ, другое — писателем, публицистом Зорием БАЛАЯНОМ — друзьями Леонида Гурунца.

Семен АХУМЯН

Наедине с Леонидом Гурунцем

"Есть люди — как звезды. Их нет, а свет продолжает идти”, — читаем в одной из записных книжек Леонида Гурунца. Разумеется, строки эти написаны писателем не о себе, ибо человеком он был исключительно скромным и чрезвычайно мудрым. Ведь девизом всей его жизни, которому он никогда и нигде не изменял, было: "Жить с полной отдачей! Отдавать и ничего не ждать взамен...”
И все же, хотя давно нет его с нами, яркий свет его смелой, честной и мужественной жизни, его художественных произведений, пронизанных острой, незаживающей болью за священную землю родного Карабаха, за многострадальные судьбы своей страны и народа своего, продолжает и сейчас согревать сердца людей, сохранивших в благодарной памяти своей удивительно живой и светлый образ Леонида Гурунца. Знал я Гурунца давно, с удовольствием читал публикуемые еще в те годы его многочисленные рассказы-эссе, будто акварелью нарисованные небольшие жизненные этюды. Не случайно критики справедливо называли писателя "поэтом прозы”. Однако выход в свет книги "Наедине с собой, или Как докричаться до вас, потомки!”, в которой впервые публикуются дневниковые записи писателя за 1975-1982 годы, стало для меня поистине подлинным откровением.
Эта книга по сути своей — квинтэссенция философских мыслей и обобщений писателя, основанных на всестороннем и глубинном знании жизни и сложных, подчас весьма противоречивых проявлений человеческого характера. Она — яркое выражение мудрости мудрого человека, смело и решительно ищущего и, увы, часто не находящего подлинной правды в суровых и нередко взаимоисключающих жизненных ситуациях.
Читаешь книгу и удивляешься объему энциклопедических знаний писателя, его умению глубоко проникать и всесторонне обобщать сложные и многогранные процессы, происходящие в различных сферах человеческой жизнедеятельности. Особенно волнуют Гурунца проблемы политической, социальной жизни страны, проблемы порой неординарных человеческих взаимоотношений. И по всем этим весьма и весьма неоднозначным вопросам у него всегда своя четкая точка зрения, свое понимание и свое ясно осознанное убеждение. Суровая и нелицеприятная критика негативных явлений современной действительности со стороны писателя в первую очередь есть отражение его глубоко патриотических чувств, страстно заинтересованного в победе истинной демократии, свободы и справедливости.
Всего лишь один пример, свидетельствующий об исключительной проницательности Гурунца, который еще в те далекие годы, когда пресса, телевидение, радио взахлеб, во весь голос торжественно восхваляли "героические подвиги” советских войск в Афганистане, с негодованием и возмущением писал: "Афганистан для нас — что Вьетнам для Америки. Мы утонем в нем, как утонули во Вьетнаме американцы. Чем скорее унесем ноги оттуда, тем лучше будет для них и для нас. Но мы этого не сделаем. Что нам кровь людская! Она цены не имеет. Пусть льется. Нам не привыкать к потерям”. И далее: "Афганистан: искра, брошенная в пороховой погреб. Наше вторжение в Афганистан — начало нашего конца”. Как смело сказано и сколько заложено в этих строках трагической правды нашей еще совсем недавней истории! И таких разительных примеров, раскрывающих гневную мудрость и гражданское мужество неистового Леонида Гурунца очень и очень много.
Я намеренно не останавливаюсь на них, ибо основным и главным лейтмотивом всей книги является драматическая история родного Карабаха, кровным и бесконечно преданным сыном которого был он до конца своей земной жизни и которому отдал всю неистребимую страсть своего взволнованно-влюбленного сердца.
Как признавался сам писатель, записи эти — "крик души”. А ведь душа его действительно была чрезвычайно хрупкой и ранимой. Особенно сильно болела она, видя муки и бесконечные страдания родной земли. Он нередко признавался: "Нагорный Карабах — моя любовь и постоянная боль... Моя Хиросима!” Название первой части книги очень символично — "Костры Карабаха”. В мрачные годы вседозволенности, как отмечал Гурунц, он "ввязался в драку за Карабах. Стал писать письма, телеграммы. Во все высокие инстанции. Что-то доказывать, убеждать. Не вышло. Шишки нажил, а пользы от всей писанины ни на грош. Непотухающие костры народного бедствия горят во всех уголках Карабаха, и нет им конца”.
Редко ошибался Гурунц, но здесь, конечно же, ошибся, ведь именно он был одним из тех первых бесстрашных смельчаков, кто сумел, не боясь ничего, в этой, казалось бы, беспросветной мгле зажечь костры гнева за поруганную землю свою, за страшные страдания и горькие муки народа своего. "Нужно, — отмечал писатель, — вступить в бой, если даже заранее знаешь, что твоя смерть ничего не изменит...”
Гурунц не видит и не верит, что в стране идет борьба с махровым национализмом. Справедливо считал это оптическим обманом. "К великому нашему достоянию — дружбе народов, — пишет он, — подведен бикфордов шнур. Одним концом он зажжен... Я тянусь к этому шнуру, хочу сбить огонь, но меня бьют по рукам”. И еще о том же: ‘Говорят, стаканом воды не затушить лесной пожар. Но я все-таки пробую. Стакан за стаканом лью свою немощную воду на разгорающийся пожар народного бедствия...”
Однако именно эти небольшие стаканы, казалось, "немощной” воды (как капля за каплей точат камень) обернулись морем яростного гнева, разбудившего и поднявшего народ на священную борьбу за свою законную Свободу и Независимость. А как проникновенно и вдохновенно писатель говорит об отчем крае: "Быть причастным к жизни всего мира еще не значит быть глухим к стонам, раздающимся под носом, особенно если этот стон исторгает твой родной край, не обозначенный даже точкой на карте планеты. Карабах — мой дом, приют и оплот. Моя боль, моя радость. Как же я могу сопереживать за мир, закрыв уши от стонов, которые идут, терзая твое сердце, из родного домаХ Карабах мой тяжело болел...”
Леонид Гурунц справедливо считал, что смелость и мужество являются органической частью истинного таланта. Он сам был таким — бесстрашным поборником Истины, героически сражающимся за высокую справедливость на этой многострадальной земле. "Когда речь идет о Карабахе, — писал в своем мужественном "Репортаже с больничной койки” больной инфарктом Л.Гурунц, — о его судьбе, надеждах, боли, меня уже никакие голгофы не остановят. Я буду негодовать, взывать о помощи, хотя заранее знаю: помощи не будет, никто не отзовется на мой крик...”
Ты еще раз ошибся, дорогой Леонид! Отозвались, и то с таким страстным негодованием, что всколыхнулась огнем ярости земля твоя армянская, и твой народ в кроваво-самоотверженной борьбе завоевал свое законное право на Жизнь и Справедливость. Жаль, что ты не смог это увидеть, хотя, несмотря ни на что, в те еще суровые годы верил: "...Правда победит, справедливость восторжествует, древняя земля Карабаха освободится из плена, снова вернется к своей праматери, к Армении”.
И все же ты, дорогой Гурунц, ушел из жизни счастливым человеком, ибо, как ты правильно заметил: "Только тот уходит из жизни счастливым, кто прожил ее в неистовом отрицании зла, в мучительных поисках истины”.
Да, в "мучительных поисках” нашел ты эту Истину, и сегодня твои потомки, до которых мечтал докричаться, чтобы услышали они "крик твоей души” и "скорбный глас твой”, низко склоняют голову перед твоей светлой памятью, с благодарностью вспоминая одного из могучего отряда мужественных первопроходцев, открывших им путь к священному Храму Истины и Справедливости.
В одной из дневниковых записей есть у тебя такие строки: "Я спешу. Я чувствую затылком дыхание собственного заката. Ну что ж! Вламывается и ко мне мой черный непрошеный гость. Никто от тебя не ушел, и я не защищен от тебя. Терзай и меня, сукин сын, но помни: меня не сотрешь с лица земли. Я тоже в жизни не баклуши бил, что-то делал, в людской памяти останется и мой след. Пусть едва заметный, небольшой, но след”. Пройдут годы, но и они, дорогой наш Гурунц, не смогут стереть тебя с лица земли, ибо в благодарной памяти своего народа ты оставил весьма заметный след истинного борца, в чем ярко проявился и твой удивительно светлый талант замечательного Художника и Человека.
Прошло много лет, как не стало Леонида Гурунца. Говорят, что он мог бы дожить до наших дней. Может быть, кто-то и смог бы, но не он, ибо его исстрадавшее и истерзанное сердце, пережившее три инфаркта, более не могло выдержать суровых жизненных катаклизмов. После очередной страшной болезни он ушел из жизни, чтобы из далекой дали докричаться до своих потомков, которым и посвятил свою мучительно-мужественную жизнь. Всю. До конца.

Зорий БАЛАЯН

"Гурунца Главлит резал по-живому...”

...Книгу эту Леонид Гурунц начал писать в середине семидесятых годов. Шел ему тогда седьмой десяток, и был он уже тяжело больным человеком. Может, именно поэтому он всегда спешил. Часто повторял: "Судя по всему, я не успею превратить рукописи в книги, но если сам их не приведу в порядок, они зачахнут сиротами”.
Собственно, этот архиобщительный, коммуникабельный человек всегда был наедине с собой, со своими "сиротами”. Он не мог не знать, что пока существует советская цензура, никто не напечатает, скажем, такие слова: "Сегодня День Конституции. Караул! Нас снова обманывают. Делают вид, что у нас есть Конституция!” И тем не менее писал. Не мог не писать. Ибо видел своего читателя, который с благодарностью ждет слова одного из мужественных армянских писателей — Леонида Гурунца: "Каждая строка, написанная честно сегодня, будет восприниматься грядущим поколением как бесценный дар. Спешите сказать это слово, способное осветить беспросветную темень наших дней... Власть слова будет сильнее власти денег”. Гурунц действительно, как пророк, предвидел сегодняшний день. Ушел он от нас за пять лет до начала Карабахского движения. Этот человек с ювелирной точностью определил сущность и смысл беды нашей: "Писатель, лишенный таланта (! — 3.Б.), дорвавшись до власти, может принести непоправимый вред всему коллективу. Снедаемый властью, он запросто может загубить истинный талант”.
Сегодня многие, перекраивая историю вообще и историю карабахского движения в частности, так и норовят всеми правдами и неправдами занять свое место в ней. Правдивая летопись пишется не популистами на митингах. Задолго до них в процессе борьбы за спасение Арцаха, который уже в середине семидесятых находился на краю пропасти, Гурунц стал его летописцем. Свидетельством тому книга "Наедине с собой”. Спровоцированный Алиевым партийный пленум Нагорно-Карабахского обкома в марте 1975 года буквально переполнил чашу терпения арцахцев. И певец Арцаха ринулся в бой. Именно в том году, отложив уже начатые работы, презрев страх за собственную судьбу, автор взялся за книгу, о которой писал: "Здесь речь идет о кострах, не объединяющих нации, а разъединяющих. О новоявленных нацистах, проводивших политику угнетения одной нации другой, политику национальной дискриминации и вражды. О тонувшем корабле без сигналов бедствия. И все это под марши интернационализма...”.
Критики называли его "поэтом прозы”. Не раз я слышал в России от тех, кто, лично не зная Гурунца, но прочитав очередную статью в союзной печати, думал о нем как о человеке, обладающем крутыми кулаками, как о заправском дуэлянте. По части крутых кулаков — ошибка. Но что касается дуэлянта — это точно. Как интеллигент с божьей искрой "поэта прозы” и как аристократ души, он никогда не поднимал перчатку, брошенную плебеем и воинственной посредственностью. Справедливости ради надо сказать, что именно этой воинственной посредственности Гурунц боялся — против них у него не было оружия. Но мы, его друзья, поражались, с какой бесстрашной страстью хлестал он в своих открытых письмах Брежнева и особенно Суслова, главного идеолога страны. Подняв перчатку, брошенную нашему народу Алиевым, Кеворковым и иже с ними, Леонид Караханович устремился в бой, который длился годами. Не сдавался, даже когда уже сдавало сердце. Прикованный к постели, он писал свой знаменитый "Репортаж с больничной койки”, добивая своих противников. Отдельные куски из рукописи книги печатались в кастрированном виде в наших газетах. Бедного Гурунца Главлит резал по-живому так нещадно, что, случалось, иные критики обвиняли его в "глянце”, "лакировке”, "розовости”, даже "трусости”. В ответ мы смеялись, но я-то понимал, как переживает мой мудрый учитель и легко ранимый друг.
Только из рукописи книги я узнал, что, бывало, Гурунц переживал и страдал даже из-за меня. Отношения, особенно, когда дело касалось Карабаха, у нас были искренними до предела, бескомпромиссными. Я всегда был против, чтобы в открытых и закрытых письмах о бесчинствах Алиева и Кеворкова приводились конкретные имена жертв, живших и работавших в Карабахе, а тем более занимавших какие-то должности. Ибо хорошо было известно, что подобные письма переправлялись тем, на кого жаловались карабахцы, и палачи беспощадно мстили жертве. Однажды после очередного письма Гурунца началось настоящее избиение всех тех, кого он намеревался спасти. С тех пор прошло более двух десятилетий. Я уже забыл подробности. Лишь из этой рукописи узнал, что Гурунц очень переживал, что мы с Багратом Улубабяном поговорили с ним, так сказать, по душам. И здесь он был искренен до конца. Тогда же мы выработали для себя принцип: находясь в Карабахе, не встречаться с партийными и советскими работниками, чиновниками, если даже они родственники.
Большей частью мы работали с молодежью в подполье. Фактов хватало с лихвой. В Ереване к Гурунцу шли из Карабаха ходоки, приносившие нам конкретные материалы о ситуации, о преступлениях, об этнической чистке армянского населения в области. И все эти данные вскоре становились достоянием масс. В одном из своих писем в Москву (копию, как это часто бывало, мы переслали за рубеж) Леонид Гурунц привел несколько десятков живых примеров нераскрытых преступлений. Речь шла об убийствах, которые азеры использовали как средство устрашения. Это старый, испытанный метод турок — избить до полусмерти сына, изнасиловать дочь и телефонными звонками или письмами дать знать родителям, что то же самое ждет остальных детей. А потом уже за бесценок купить у армянина дом, построенный сто или двести лет назад дедом или прадедом. Об этом тоже писал Гурунц. В марте 1975 года сразу после кеворковского пленума Гурунц всерьез взялся за Алиева и секретаря Карабахского обкома. Многие упрекали его — слишком большое внимание уделяет своим оппонентам. Мол, чем больше будет крыть Кеворкова, тем больше это понравится Алиеву. Но упрямый и упорный Гурунц продолжал свою борьбу. Он прекрасно понимал, что, критикуя такого выкормыша, как Кеворков, он бьет своими "крутыми кулаками” и в солнечное сплетение Кремля. Своими письмами — и это самое главное — он создавал общественное мнение в Армении, раскрывая глаза соотечественникам.
Мужество Гурунца для меня было понятием осязаемым. Его публицистика, как это ни парадоксально, достигла своего пика именно в разгар так называемого застоя. Он черным по белому писал, что удивляется Ленину, который мог поверить в скоморошество Ататюрка, перекрашенного в красный цвет революции. Правда, не удивлялся скоморошеству Алиева: "Алиев тот же Ататюрк, еще не сбросивший с себя коммунарку”.
Автор этой книги задолго до начала, я бы сказал, действенного этапа Карабахского движения, являющегося составной частью национально-освободительной борьбы армянского народа, определил, что пантюркисты практически загнали карабахцев в пороховой погреб и уже подожгли бикфордов шнур. После каждой провокации, организованной алиевыми, будь то оправдание бандитов Наби и Караева или судилища над карабахской интеллигенцией, в Москву шел поток писем, на которые, худо-бедно, Кремль реагировал. По крайней мере, провокации не получали развития. Мало того, Баку начинал оправдываться, лебезить перед армянами. Я помню, как запаниковали в стане Кеворкова после получившего широкое распространение знаменитого письма Серо Ханзадяна Генсеку Брежневу. Это был особый жанр публицистики. Кажется, Гурунц в совершенстве владел премудростями этого, надо признаться, унижающего достоинство писателя "литературного” жанра. Дело в том, что всякий раз нам надо было подыскивать цитаты из идеологов марксизма, из материалов партийных съездов, чтобы "иллюстрировать” свои аргументы. Это действительно унизительно. Но другого выхода не было. Вот только один пример. Леонид Гурунц привел в одном из писем, адресованном Брежневу, целый ряд вопиющих случаев дискриминации армян в Карабахе. И завершил письмо словами Генсека: "Мы были и остаемся непримиримыми к любым проявлениям национальной розни, шовинизма, национализма”. Не получив ответа от адресата, писатель взялся за очередное письмо. Практически повторил содержание первого послания. Привел все ту же цитату. Но сопроводил ее своим комментарием: "Слова, слова! Не раз я лично обращался к тов. Брежневу, указывая на вопиющие факты национализма в Нагорном Карабахе. И — полное молчание. Никакой непримиримости к проявлениям национализма я не заметил. Все тот же оптический обман”.
Не прошло и недели, как Гурунца пригласили в ЦК Компартии Армении и провели с ним беседу по душам. Однако, главное, как выяснилось, забеспокоились и в Баку. На какое-то время прекратились безобразия, учиняемые азерами в Арцахе. Сила Гурунца заключалась в том, что он часто писал о Карабахе в союзной печати. Его охотно печатали "Звезда,” "Новый мир”, "Дружба народов”, "Литературная газета”, "Литературная Россия” и многие другие издания. Я уже не говорю о книгах, вышедших в свет в Москве. Иногда речь шла не об отдельных публикациях на ту или иную тему, а о целых акциях. Старшее поколение хорошо помнит, как в конце пятидесятых и начале шестидесятых годов руководство Азербайджанской ССР разработало коварный план ликвидации тутовых садов в Арцахе. Под предлогом борьбы против алкоголизма стали вырубать тутовники. И трудно представить, как сложилась бы тогда судьба Арцаха, если бы не серия страстных выступлений Гурунца в центральной печати. Писатель сумел объяснить всей стране, что уничтожение тутовника в Карабахе — это геноцид. Ибо шелковица — это и шелк, и наполненные солнцем золотистые ягоды. Это и заменяющие целую аптеку тутовое варенье и тутовая водка, это и любимое для детворы зимнее лакомство — сушеные тутовые ягоды. Это и кислород, и дрова, и бочки, и мебель, и забор, и стройматериал. Это, наконец, и память о предках, и молчаливый собеседник. Азеры знали, над чем занесли руку с топором, заменившим на сей раз ятаган.
...Когда осенью шестьдесят девятого я возвращался из Карабаха на Камчатку, всю неимоверно долгую дорогу ловил себя на мысли, что жизнь моя была бы обкрадена, обеднена, если бы не обязывающий к действию поход по дорогам и весям родины, которая переживает трагическое время. До того я знал, что в Арцахе есть трудности, сложности. Но я увидел поистине агонизирующую родину. Как врач, я не только чуть ли не в каждом населенном пункте ставил социальный диагноз, но и определял прогнозы, которые представлялись мне более чем печальными, если не сказать, роковыми, фатальными.
Так что и впрямь не трудно было предвидеть, что ждет Карабах через десять-двадцать лет. Тем более что трагический пример был у нас перед глазами: судьба армянской Нахичеванской автономной республики, где практически не осталось армян-аборигенов. Такую же участь пережила огромная армянская историческая область Гардман. Держался лишь Арцах. Но и он медленно, но верно приближался к краю пропасти.
И не миновать бы беды, если бы у самого ее края, рискуя собственной жизнью, не стояли, как стена, неистовый Леонид Гурунц и его соратники, ставшие провозвестниками Карабахского движения — этого спасительного для армянского народа Аварайра XX и XXI веков.

На снимках: Леонид Гурунц и Сильва Капутикян, в Московском аэропорту; Мариэтта Шагинян и Леонид  Гурунц; начало 60-х гг.

http://www.nv.am/lica/24547-kak-dokrichatsya-do-vas-potomki