В силу достаточно мирного склада характера никогда не думал оказаться на войне — куда уж там добровольцем... Меньше всего ожидал от себя, что напишу о войне... Эта книга о моих друзьях, которые сегодня со мной. Но в первую очередь о других — они остались в нашей памяти такими, какими были больше десяти лет назад. Меньше всего в ней универсальности — это сборная история одного отряда.

Беспристрастности от участника событий тоже ожидать не стоит. Реже, чем хотелось бы, война сталкивала нас с достойным противником — бой с таким вспоминаешь с уважением, с ним хотелось бы потом посидеть и поговорить. По-моему, эти нечастые встречи и есть то, чему война учит людей, и учит хорошо — уважению к людям. Она ведь никого не портит и не облагораживает, а лишь вскрывает глубинную сущность каждого. Избежать войн никому не удавалось, а остаться человеком сумели многие. Политкорректности в этой книге, наверное, нет. Есть глубокое уважение ко всем, кто воевал честно и продолжает жить по чести. Есть от открытого сердца традиционный третий тост за погибших. За всех, погибших честно и с честью.

Глава первая
...Была ранняя весна 91-го. Обнаглевшие от поддержки Советской Армии азербайджанцы не давали покоя приграничным селам Карабаха — каждый день приносил вести об угоне скота, обстрелах, захвате заложников. С одним из добровольческих отрядов, спешивших на помощь, отправился в Карабах и я.
Разместились в селе, которое уже начали было покидать жители, и в первую же ночь произошла стычка с азербайджанцами. Заслышав в предрассветной мгле приближающиеся шаги и чужую речь, наши посты открыли беспорядочную стрельбу. Азербайджанцы бросились наутек, и поутру ликование сельчан было безграничным. Мы же ходили героями и не утруждали себя разбором "победного боя”, хотя не сообразили подпустить визитеров поближе, стреляли без команды и, в общем-то, не прицельно. Отрезвление было быстрым и болезненным — ближе к вечеру в село нагрянул взвод советских войск, за которыми вошли и азербайджанские омоновцы. Наш отряд еле успел уйти в лес, откуда мы бессильно наблюдали за обыском и арестами. На следующий день нам предстояло удерживать уже обезлюдевшее село...

Неделя прошла тихо. Устав от вынужденного безделья, мы запросили пересменку, начали готовиться к отъезду. К исходу второй недели совсем потеряли бдительность от монотонного сидения на постах и чуть было не поплатились. Ночью в село вошли азербайджанцы — несмотря на численный перевес, нам кое-как удалось их отбить. Пронесло и на этот раз, но на душе было муторно — нападавшие сожгли четыре дома на окраине, а отступили, поскольку действовали еще бестолковее, чем мы.

Наутро приехала смена. Нас, пятнадцать человек, меняли пятеро. Приняли посты, поинтересовались подробностями ночного боя и пожелали доброго пути. Возвращаться в Ереван мне было не по душе: понимал, что такими "экскурсиями” Карабах не удержать. Я подошел к командиру прибывшего отряда — подтянутому мужчине лет пятидесяти, сказал, что хочу остаться.

К вечеру я успел познакомиться с остальными парнями отряда. Все из Еревана, все, кроме Ваана, с высшим образованием: физик Армен, художник Арег и сценарист Айк. Прием был дружелюбным, беседа непринужденной, и я, увлекшись, стал живописать ночной бой во все более героических красках.
После ужина командир отряда, которого все именовали Дедом, с едва заметной иронией обратился ко мне:
— Грешно не нанести ответный визит соседям, а, Тигран? Мы же воспитанные люди, а ты парень боевой, бывалый, не то, что мы. Проведешь?
Отступать было некуда, и ночью вчетвером спустились в село. Тьма была кромешная и вдобавок ботинки страшно скользили на раскисшей от вечернего дождя земле. Шагали непривычно быстро, я еле поспевал за остальными, и скоро афганка насквозь промокла от пота. Когда мы подошли к речушке, разделяющей наше и азербайджанское село, я пыхтел как паровоз, оступался почти на каждом шагу и не мог взять в толк, как остальным удается двигаться так легко и бесшумно.

Как и условились заранее, Армен и Айк двинулись вверх по течению, а мы с Дедом перешли реку и пошли в гору. На косогор с осыпающимися камнями я взобрался почти без сил: не хватало воздуха, подгибались колени, а сердце стучало где-то в горле. Перед глазами ходили черные круги, и если бы не шагающий следом Дед, я бы сотню раз скатился вниз. Наконец мы выбрались на гребень, я еле разогнулся, сделал вдох и... покатился обратно вниз от сильнейшего толчка в спину, за мгновение до того, как успел увидеть вспышки автоматов, бивших почти в упор.
Растерянный и оглушенный, начал приходить в себя только в холодной речушке. Вверху короткими очередями бил автомат Деда, потом раздались взрывы гранат, и все стихло. Через несколько минут к речке спустились трое.
— Чего разлегся? — спросил Айк, — быстро уходим, пока турки не очухались.

Азербайджанцы открыли беспорядочную пальбу по селу, когда мы уже подходили к нашему дому. С постов им ответили очереди Ваана и Арега. Нас даже не попытались преследовать, и только тогда я заметил за плечами у парней четыре трофейных автомата. Я шагал за ними и в голове был полный сумбур: радовался победе, возвращению без потерь, а с другой стороны, вновь и вновь переживая каждое мгновение боя, сгорал от стыда за свою неуклюжесть и бесполезность. Никак не мог понять, зачем эти опытные бойцы взяли меня с собой — ведь не могли же они на самом деле поверить моим россказням. Ни в одном отряде необстрелянных новичков не берут в бой, а уж эти-то могли с полпути отправить назад такого неуклюжего слабака как я.

— Дед, поговорить надо.
— Не сейчас, Тигран. Скажешь, когда дойдем.
Дома, когда мы опорожнили добрую половину ведра с водой, Дед спокойно, будто происшедшее было простой прогулкой, произнес:
— Ну что, все сделали нормально. Молодцы. Тигран, поздравляю, что остался в живых, да и нас не пристрелил ненароком.
От обиды я сперва онемел, а потом сорвался на крик:
— Ну, ты и сволочь! Думаешь, не понял, что вы меня использовали как наживку?! По какому праву, подонок?! Ты кто такой, чтобы чужой жизнью распоряжаться?!

В наступившей тишине я увидел усмешку парней, спокойно наблюдавших за этой сценой.
— Что ты сказал? — невозмутимо спросил Дед.
— Что я был приманкой!
— Нет, что ты сказал до этого?
Его холодный, с ноткой угрозы, тон окончательно вывел меня из равновесия:
— Сволочь! — заорал я и попытался его ударить, но от короткого удара в челюсть оказался на полу.
— Что, неправда? — в полной растерянности спросил я.
— Ты куда попал парень, на войну или прогулку? Значит, заруби себе на носу: бой как театр и каждый играет свою роль, выполняет свою задачу. Сейчас ты впервые участвовал в настоящем бою, свою задачу отлично выполнил и будь доволен, что остался жив.
— А кто может решать мою роль?
— В бою — я, — отрезал он — Это твоя первая война, так?
— Да, ну и что?
— А для меня третья, понял? Я это дело знаю не по фильмам. У войны свои законы, часто бесчеловечные, но всегда правильные. Нужна лишь победа, и неважно, как и какой ценой она достанется — поражение всегда обойдется дороже. Теперь о тебе. Я был там рядом с тобой, так же рисковал получить пулю и, напомню, спас тебя. Не хочешь рисковать жизнью — сиди дома. Пока я командир, во время боя все будет так, как я решу. Все, хватит, пора спать. А ты можешь уехать, удерживать никого не будем.

Той ночью я так и не смог уснуть. Не давали покоя оскорбленное самолюбие, и горечь осознания, что хотя бы в одном Дед прав — без него я точно получил бы пулю. Война только начинается, и у этого старого волка есть чему научиться. С другой стороны, я сгорал от стыда за свое хвастовство, неумелость, за полученный урок. К утру твердо решил уйти, но до сих пор не могу понять, как вместо этого сказал Деду:
— Я хочу остаться, мне еще многому у вас учиться. Но при условии, что никто, ни ты, ни ребята не припомнит мне вчерашнего.

Дед долго смотрел мне в глаза и мрачно ответил:
— В тебе есть безумство, наблюдательность, логика. Из тебя может получиться хороший солдат, так что я тебя приму. Но предупреждаю: не пьем, не курим, занимаемся весь день, так что подумай, выдержишь ли?

Я остался... Начались бесконечные занятия, перемежаемые лишь боевыми дежурствами. Другие могли отдохнуть и расслабиться — у нас тренировки шли беспрерывно. Дед учил нас всему — как вести себя на допросе, как окапываться, как спускаться по каменным осыпям, как идти в гору тяжело нагруженным, как переносить боль, жару, стужу. Не забывал прибавить:
— Если положение кажется безнадежным, если умираешь от холода, жажды, голода, знай — противнику ничем не лучше. Победит в войне тот, кто выдержит испытания.

Он обучал нас рукопашному бою, постоянно напоминая, что нельзя позволить бою дойти до обмена ударами. По его настоянию обед мы себе готовили сами. Даже установил наряды — единственное, что могло освободить от занятий...
Многое, чему он нас обучал, зачастую казалось ненужным, противоречивым, неважным. Узнав, что у Армена, которого все называли Мрав, разряд по боксу, ввел обязательные занятия. Куда денешься — занимались...

Помимо всего, Дед был хорошим учителем — строгим, требовательным и одновременно очень внимательным. Когда мы выбивались из сил, всегда находил способ помочь и поддержать. Да и потом, кто мог устоять против его уникального подхода?
Как-то на одном из занятий необходимо было пройти с сорокакилограммовым рюкзаком по узкому бревну высоко над горной речкой. Все прошли, а я не смог. Дед немедленно вернулся:
— Ну, чего ждешь, Тигран?
— Сейчас, минутку, — ответил я, но больше шага по бревну сделать не смог.
Закружилась голова, и я отступил.
— Мне долго ждать?
— Дед, не могу, боюсь высоты.
— Не понимаю, переходи!
— Нет!
Дед достал пистолет, передернул затвор. Я усмехнулся, глядя ему в глаза:
— Что, выстрелишь в меня?
В ответ он выстрелил в землю, пуля оцарапала носок ботинка. Я отскочил как ужаленный:
— Совсем спятил?!
Раздался второй выстрел, меня будто дернули за рукав ниже плеча. Подняв глаза от простреленной афганки, увидел дуло, нацеленное мне в лоб.
— Остальные тебе в упрямую башку, — произнес он спокойно и внезапно рявкнул. — Давай, пошел!
Сам не помню как, оказался на другом берегу.
— Теперь обратно!

В тот день не меньше полста раз перешел, вернее, перебежал по проклятому бревну... Вечером, когда расстроенный я сидел в стороне, рядом присел улыбающийся Дед.
— Что молчишь, обиделся?
Я не ответил. Он обнял меня за плечо и спросил:
— Можешь сказать, что такое героизм?
— Нет, — я высвободил плечо.
— Знаешь, я много об этом думал. Вот уже сколько сказано — то героизм, се героизм, а точного определения так и нет.
— А у тебя есть?
— Есть. Причем простое до гениальности — победа над собственным страхом.
— Да ладно...
— Тигран, если бы то бревно лежало бы на земле, ты смог бы пройти по нему?
— Да.
— А почему не смог пройти над речкой?
— Ну, высоко было, и потом...
— Я скажу: оно показалось тебе уже, чем на самом деле, и знаешь, почему?
— Почему?
— Тебе страх мешал. Как только ты испугался, то вместо реальности стал видеть иллюзию, созданную твоим же страхом. Знаешь, страх рождается, растет и остается с нами, в нем нет ничего позорного или неестественного. Нет человека, который не боялся бы, просто надо не сдаваться, победить его, контролировать. Сможешь достичь этого в бою — станешь героем, нет — в лучшем случае дезертиром. Впереди большая, настоящая война, и я хочу натренировать вас так, чтобы в бою спокойно доверить вам свою жизнь. Жаль, но сегодня ты не смог подавить свой страх и я за тебя убил его — еще большим страхом. Ничего, научу и тебя, и всех остальных делать это самостоятельно...

Только потом я осознал, что с того дня у меня пропал страх перед любой высотой.
Помимо физической закалки, готовил нас он к войне и психологически. Наши отношения с остальными отрядами были сугубо деловыми: Дед сам не участвовал и нам запрещал участвовать в нередких попойках. Со стороны это воспринималось как зазнайство, чувство неприязни накапливалось и рано или поздно должно было прорваться.

В селе, кроме нашего, располагался еще один отряд из Армении, все попытки которого "побрататься” с нами остались безответными. В один из дней после дежурства я отоваривался в магазинчике, где в окружении местных ребят пил пиво парень из соседнего отряда.
— Чего сторонишься, браток, выпей с нами бутылочку.
— Спасибо, нет, я спешу.
— Слышь, бутылка пива много времени не займет.
— Нет, я вообще не пью.
— Не понял, ты чего, командира своего боишься или с другим солдатом выпить не желаешь?
— Никого я не боюсь, а ты не разводи канитель, видишь, спешу, — ответил я и быстро вышел. Еле успел осознать, что со стороны это могло показаться бегством, когда позади послышался его наглый голос:

Сперва хотел вернуться научить уму-разуму, потом решил, что не время и не место. Недовольный собой вернулся на базу, приготовил еду, но до ужина дело не дошло. Вернувшийся с парнями Дед мрачно бросил:
— Тигран, собирай вещи и уходи.
— За что, Дед, что я сделал?
— Мне трус не нужен!
— Где это я струсил?
— Сегодня в магазине тебя оскорбили, а ты не ответил.
— Дед, он пьяный был, что с таким делать? Да и местные что скажут? Приехали из Армении друг другу морды бить?
— Если завтра пьяный к твоей девушке привяжется, если завтра алкаш к твоей семье пристанет, тоже не будешь связываться?... Так какая разница? Отряд твой дом, ребята твоя семья. А что до местных, то ты для них был идеалом — человеком, который свой дом оставил, чтобы их защитить. А сегодня, у них на глазах, не смог защитить себя. Значит, так — или докажи, что не трус, или уходи.
— Как доказать?
— Иди к ним в отряд, и потребуй извинения при всех. Нужно будет, бей, нужно — стреляй, но без извинений не возвращайся.
— Дед, дело до большой свалки может дойти, — вмешался в разговор молча стоявший с остальными Айк.
— Это дело чести, достоинства моего солдата и боевого товарища, а значит, и моей чести. Для меня дороже ничего нет, и так же должно быть у вас всех. Если нет, можете все уходить...
— Дед, по моей вине никто не уйдет, все сделаю, как ты сказал, — я взял автомат и вышел.
...Поздно ночью, когда все благополучно закончилось и мы, наконец, сели за ужин, Дед обратился к нам:
— Запомните навсегда: с того дня, как вы взяли оружие и пришли сюда, вы перестали быть простыми людьми, а стали солдатами и защитниками. Это обязывает вас быть выше всех остальных, жить и действовать так, чтобы быть достойными звания защитника Отечества. Хорошенько запомните: не имеющий достоинства не может быть защитником! Достоинство, принципиальность и честь — вот чем отличается воин от всех остальных. Никогда никому не позволяйте унизить или оскорбить вас. Никогда не идите на сделку со своей совестью...

...После того случая никто больше не решался задевать нас, но Деда по-прежнему не понимали, а над нами потешались втихомолку, называя "отрядом сумасшедших”. Было неприятно, и как-то я намекнул об этом ребятам. В ответ Айк, с чьей легкой руки я уже стал "Доцентом”, с несвойственной ему серьезностью ответил:
— Доц, война только начинается. По-моему, все, что было раньше, нам скоро покажется детсадом. Чтобы по-глупому не сдохнуть, надо готовиться, а лучше Деда нас никто не подготовит. Я тоже многого понять и принять не могу, но мне плевать, что остальные считают нас ненормальными. После каждого занятия я чувствую разницу, вижу, что расту как солдат. Поэтому в голову лишнего не беру, делаю, что Дед сказал и тебе советую...
Остальные согласились с ним, да и я чувствовал то же самое.
Теперь, столько лет спустя, я по-другому оцениваю уроки Деда. Благодаря им мы прошли испытание войной, стали одними из лучших, почти незаменимыми. Многие сейчас с гордостью говорят: "Моим первым командиром был Дед”, а тогда...

...События развивались с головокружительной быстротой. Комитет под руководством Вольского был сменен оргкомитетом второго секретаря компартии Азербайджанской ССР Поляничко. В первом же выступлении по областному телевидению назначенный командующим всеми силами в зоне конфликта генерал Сафонов заявил: "Я приехал защищать конституционный порядок, а по конституции СССР Карабах является частью Азербайджанской ССР”... Вначале азербайджанцы действовали с опаской, но затем, при поддержке Сафонова, начали забирать рычаги власти в свои руки: расформировали почти все структуры управления, создав вместо них комендатуры.

По всей видимости, тогда была общая установка центральной власти на умеренную поддержку "верноподданного” Азербайджана, однако Союз уже стоял на грани развала, контроль над армией ослаб. Войска не утруждали себя даже демонстрацией беспристрастности: азербайджанцы щедро "спонсировали” полную поддержку своего ОМОНА. В Степанакерте обыски и облавы стали каждодневной рутиной. В районах ситуация была еще хуже — распоясавшиеся омоновцы уже в открытую грабили села, требовали выкуп за заложников. Даже в глубине блокированного Карабаха не было покоя — теперь каждое армянское село оказалось в осаде. Военные контролировали все авиарейсы из Армении, омоновцы, получив Ходжалинский аэропорт, не пропускали никого, не обобрав, не унизив.

Становилось ясно, что одни только добровольческие отряды положение спасти не в силах: требовалось создание единой сети отрядов самообороны на местах. Штаб нашего района проводил совещание за совещанием, пытаясь найти выход, и, в конце концов, принял предложение Деда: большинству отрядов из Армении вернуться домой, на базе оставшихся организовать обучение местной молодежи. Удары наносить вдали от армянских сел, по тылам противника. Учитывая катастрофическую нехватку оружия, боеприпасов, а более всего строжайший режим секретности, дело это было почти безнадежным.

По приказу Деда отряд разделился на две группы. Та, которую возглавил Мрав, направилась на юг, мы же начали в лихорадочном темпе готовить местных ополченцев. Обучение пятерок сопровождалось боевыми выходами: маленькие группы наносили удары в самых неожиданных местах. Застать же нас врасплох было невозможно: мы повсюду выставили дозоры и секреты. Не прошло и месяца, как обстановка в районе изменилась коренным образом. Исчезло пораженческое настроение, местные, наконец, поняли, что способны защищаться и побеждать даже в таких неблагоприятных условиях.
Ближе к лету, убедившись, что азербайджанцы своими силами сломить нас не могут, командование 4-й армии приступило к осуществлению плана "Кольцо”. Пали Геташен и Мартунашен. Советские войска брали под контроль села, затем передавали их азербайджанским омоновцам на кровавую расправу.

Вместе с другими отрядами мы перешли в Шаумяновский район, и тут выяснилось, что люди психологически не готовы драться против русских. Однако оставлять села без боя было недопустимо. Решили объединенными силами нескольких отрядов удерживать позиции, мы же меньшими силами должны были идти вперед. Сказать честно, нам было очень тяжело, но еще тяжелее было тем, кто оставался. Для поднятия духа собрали что-то вроде митинга. Многие выступили. Говорили о Родине, священном долге, других высоких материях... Слушали их в пол-уха — понимали, что на успех шансов нет, что исход предрешен заранее. Невольно напрашивался "логический” вопрос: а стоит ли рисковать жизнью столь бессмысленно?

Все изменилось, когда слово взял Дед:

В Шаумяновском районе части 4-й армии уже захватили два небольших села и подошли к третьему. Мы заняли оборону на околице уже опустевшего села и провели сутки в ожидании, получив приказ открывать огонь по советским войскам только в крайнем случае. На второе утро начали было понемногу успокаиваться, решили, что противник остановится на достигнутом, но к полудню бронетехника начала подтягиваться к селу. После нескольких наших очередей войска отошли. По нам начали бить из крупнокалиберных пулеметов и автоматических пушек БТРы и БМП, затем начала обстреливать артиллерия, а еще через час над селом появились "крокодилы”. От страха меня бросило в озноб и, думаю, не меня одного. Хотя мы считались парнями обстрелянными и привыкшими к свисту пуль, но разрывы снарядов в десятке шагов, горящие дома и удушливая гарь были нам впервой. То, что мы не видели противника, делало страх почти безысходным... Сердце будто сжало ледяной рукой, и внезапно появилось какое-то безразличное сознание: это конец.

"Вот какая она, смерть” — пришла в голову мысль, и сразу все вокруг изменилось, я начал воспринимать происходящее будто со стороны... Закрыв глаза, неимоверным усилием унял дрожь, но тут же выяснил, что онемели ноги. Тогда-то рядом очутился Дед.
— Ну, как, нравится? Ты молодцом, окоп отрыл что надо, снаряды не достанут.
Побыл со мной несколько минут, поговорили, уже не помню о чем, потом он рывком перекатился в соседний окоп, а я, как по волшебству, ощутил себя спокойным и уверенным.
Три часа длился артобстрел, и все это время Дед и еще трое парней, прошедших Афган, обходили, вернее, переползали от окопа к окопу, придавая силы ребятам. К вечеру войска вновь двинулись к селу, встретили наш огонь, и все началось сначала. Только к сумеркам был получен приказ: оставить село. Наш отряд выходил ночью, последним, прикрывая отход остальных.

Сопротивление замедлило наступление, но не остановило. Медленнее прежнего, но противник продвигался вперед, а нам нечем было противостоять. В эти дни Дед и предложил перейти к партизанской войне, и поскольку предложение исходило от него, то нашему отряду и предстояло его выполнить. Следовавшие один за другим рейды изматывали нас, но цель была достигнута — противник увяз в лесистых горах, безуспешно гоняясь за нами по собственным тылам. По указанию сверху мы избегали стычек с советскими войсками, зато на омоновцах отрывались вволю. В результате те намертво прилипли к лагерям войск и не решались ни на какие самостоятельные действия.

В одном из таких рейдов наш отряд вошел в опустевшее армянское село, террасами уходившее вверх по склону горы. Не успели развернуть сухпай, как дозорный Арег сообщил о приближающейся азербайджанской автоколонне. Дед встал и через несколько секунд приказал:
— Айк, забираешь ребят и отходишь в лес. Нас не жди, сразу уходите на базу, а я и... — он умолк на миг, глядя поверх наших голов, — ...Тигран останемся, выясним, что им здесь понадобилось.
На площади у памятника Ленину Дед выбрал два дома и обратился ко мне:
— Куда бы они ни пошли, Тигран, все равно придут сюда. Поднимайся на чердак того дома и следи за ними. Внимательно. Запомни, что бы ни увидел, что бы ни случилось, не теряй голову — мне мертвые герои не нужны. Усвоил?
Забравшись под чердак, я не мог не оценить точный выбор командира: вся округа лежала на ладони... Через несколько минут на площадь въехали два "Икаруса” в сопровождении трех виллисов и двух РАФиков. Из головного автобуса выскочили русские солдаты и начали прочесывать село. Чуть погодя к ним присоединились азербайджанские омоновцы. Затем из "Икаруса” вышли русские и азербайджанские журналисты, операторы начали расставлять камеры под началом рослого блондина.
"Кино снимают, а это режиссер...”, — промелькнула мысль.
Немного погодя солдаты вернулись, доложив, что в селе все спокойно.
— Ну что, бандитов нет, тогда начинаем. Ведите людей! — крикнул рослый русский. Из автобусов появились азербайджанцы — мужчины, женщины, дети, которые рассеялись по площади. Затем в окружении омоновцев у памятника Ленину стал высокий, тучный милиционер с майорскими погонами и типично азербайджанской внешностью. Его нагло-самоуверенная поза и хозяйский голос мгновенно вывели меня из равновесия. Еле сдержал бешенство, чтобы не всадить очередь ему в брюхо...

Однако страшное было впереди. Из автобусов вывели женщин и детей-армян, а из уазика — двоих мужчин в наручниках, избитых и еле державшихся на ногах. К армянам подошел режиссер и изложил художественный замысел, пообещав, что после съемок лично сопроводит их в Армению. Это должен был быть новостной репортаж для программы "Время” и Бакинского телевидения. По сценарию, события разворачивались в карабахском селе со смешанным населением, где армянская община якобы задержала и передала правоохранительным органам Азербайджанской ССР двух боевиков из Армении. Боевиков, разумеется, избили сами же армяне — за попытку поссорить с азербайджанскими соседями. От низости "сценария” помутилось в глазах, но и тут сказались уроки, преподанные Дедом: я не терял контроля ни над собой, ни над ситуацией.

К чести наших, вопреки посулам и угрозам омоновцев никто не согласился участвовать в этом фарсе. Прижав к себе детей, женщины стояли молча, а одна из них, наконец, произнесла:
— Хоть убейте, а в эти игры нас не втянете...
— Они все здесь такие упрямые? — нервно бросил режиссер побагровевшему от злости майору. Посовещавшись, они поменяли сценарий — теперь село было азербайджанским, а боевиков схватили омоновцы. Начали съемку. По пути через деревню омоновцы прикрывали "бандитов” от "справедливого гнева” толпы. Их усадили в один из уазиков и под конвоем четырех омоновцев вывезли из села.
Затем перед камерой встал майор, до того косившийся в какую то-бумажку:
— Благодаря грамотным и самоотверженным действиям наших сотрудников удалось обезвредить еще одну бандитскую группировку и восстановить мир в наших горах. Наконец, народ получит возможность продолжить созидательный труд! — выпалил он.
"Благодарные жители” засыпали майора благословениями, а "растроганный” проявлением "народных чувств” режиссер спросил его:
— В Армении этих бандитов называют фидаинами, иначе говоря, партизанами и защитниками народа, слагают песни об их отваге. Как человек, который неустанно обезвреживает их банды и хорошо знаком с ними — что вы можете сказать об этих людях?
Майор с достоинством кивнул и с елейной миной ответил:
— Как говорит прекрасная пословица мудрого русского народа, каждая лягушка хвалит свое болото. А я скажу прямо, — посерьезнел он, — какая храбрость у армян? Эти бандиты нападают только на женщин и детей, а настоящим мужчинам у них духа не хватит в глаза взглянуть...
Толстяка понесло в раж, и он явно отклонился от текста:
— Я знаю, что в Карабахе тоже увидят меня, так вот, трусливые шакалы, я, командир ОМОНа майор Мамедкулиев, обещаю, что всех вас как бешеных собак перестреляю! А если кто-то хоть немного мужчиной остался, пускай попробует встать против нас! Это наша земля и я здесь...

Раздался приглушенный хлопок. Голову майора дернуло назад, и он звучно шлепнулся об асфальт. Честно говоря, показалось, что стрелял я сам, и на несколько секунд я уставился на свой АКМ. Когда я поднял глаза, на площади творился вавилонский хаос: азербайджанские "жители” носились, потеряв голову, а солдаты разряжали магазин за магазином во всех направлениях. Через несколько минут, увидев, что по ним больше никто не стреляет, армейский офицер послал солдат проверить сторону, откуда, по его мнению, раздался выстрел. Те робко зашли в несколько домов, но, решив не испытывать судьбу, вернулись обратно. Телевизионщики собрали аппаратуру и вместе с "жителями” уже сидели в автобусах. Омоновцы забрали командира, через несколько минут колонна выскочила из села и скрылась за поворотом.

Выждав еще немного, я спустился с чердака, но не успел пройти и полпути до памятника, как грохнули два выстрела. Показалось, что пули прошли в миллиметре. Перекатами ушел в сторону, но по мне никто не стрелял, а когда выглянул из-за угла, то увидел Деда: в руках была СВД, а его АКМС был закинут за спину. У дома, из которого я вышел, лежали два омоновца.
— Спишь на ходу! Они же тебя как теленка связали бы! — негодовал он.
— Дед-джан, я ведь...
— Не время, забирай их оружие, уходим по-быстрому...
Уже в лесу, когда село исчезло из вида, Дед внезапно остановился и спросил:
— Понял, в чем ошибка?
— Я не ожидал, что они оставят засаду.
— А почему я ожидал?
— Да у тебя же опыт какой...
— Не прибедняйся, у тебя тоже опыт есть! А разница в том, что я сосчитал всех — военных, омоновцев, наших, их, русских — всех! — когда они приехали, а потом на выезде. И сделал это автоматически, не думая, пока ты там себе голову лирическим хламом забивал. Запомни, любые сведения о противнике могут оказаться бесценными, поэтому всегда заранее осмотри поле возможного боя, не упускай ни одной детали — на войне мелочей не бывает, — уже более спокойным тоном сказал Дед.
Он протянул мне фляжку и усмехнулся:
— Хотя они тоже хороши — кто же снайпера одного, без прикрытия оставляет?
Я удрученно зашагал за ним, и только через несколько километров решился спросить:
— Дед, ты мне запретил стрелять, а сам...

...Когда через несколько месяцев пленка одной ей ведомыми путями дошла до Еревана, даже на плохонькой копии слева от падающего майора был четко виден дом, в котором тогда притаился я. А Дед помалкивал и вместе с остальными восторгался отвагой неизвестного снайпера...

Почти все лето нам удавалось на шаг опережать противника, уходя из ловушек, однако в августе отряд попал в окружение. Мы попытались оторваться лесом, но за нами охотился целый армейский батальон, а в действиях офицеров явственно чувствовался афганский опыт. На второй день нас окончательно зажали. Надежды уйти не было, и мы окопались, готовясь к последнему бою. Ждали смерти, а вышло по-другому. Противник отошел, и лишь через несколько дней, добравшись до своих, мы узнали о путче и Ельцине. Вскоре русские совсем ушли из Арцаха, оставив нас и азербайджанцев один на один.

С одной стороны мы — измотанные потерями и поражениями, слабо вооруженные, но зато прошедшие школу боевых действий, в которой экзамен принимала Советская армия. Нас лихорадило от нетерпения разобраться с "любимчиками учителей”. С другой стороны азербайджанцы — они "одержали” немало побед, заняли десятки армянских сел, имели несравненно меньшие потери. А главное, — завладели вооружением 4-й армии и стратегическими запасами Закавказского округа. По боеприпасам они превосходили Армению в 22 раза, а мы в окруженном Карабахе могли надеяться только на пару вертолетных рейсов с "Большой Земли” и на самих себя. Хотя азербайджанцы и не участвовали в сколько-нибудь серьезных боях, подавляющее превосходство по всем ресурсам вселяло в них уверенность в успешный блицкриг. Словом, обе стороны рвались в бой.

Ожидание было недолгим: в конце августа было решено отбить у азербайджанцев высоты, окружающие село Верин Шен Шаумяновского района. По законам военного искусства и простой логики у нас не было ни единого шанса на успех против четырехкратно превосходящих сил врага. Скажу только, что против трех БТРов и одной БРДМ мы располагали одним ДШК с 45 патронами. Все мы осознавали неравенство сил, но ни у кого не было и тени мысли о возможности поражения... За два часа мы выбили азеров с высот, которые советские войска брали два месяца.

Верин Шен ознаменовал начало второго этапа Карабахской войны — бои внутри Арцаха. 70 лет власти Азербайджанской ССР пытались изменить демографический состав Нагорно-Карабахской автономии в свою пользу. Несмотря на все усилия, им так и не удалось повторить успех, достигнутый в другой армянской автономии — Нахичеване. Азербайджанцы так и не стали большинством, еле составив пятую часть населения. Однако появившиеся за эти годы азербайджанские села окружали все крупные армянонаселенные пункты, контролировали все внутренние дороги. Сложившееся положение не устраивало обе стороны — под шум и грохот разваливающегося СССР азербайджанцы спешили очистить от армян весь Карабах. Курс руководства НКАО на соблюдение всех правовых норм самоопределения только еще больше бесил азеров, искренне считавших себя народом мужчин и воинов, которые сами устанавливают законы и правила.

Принятое при посредничестве Ельцина и Назарбаева сентябрьское перемирие азербайджанцы всерьез не принимали, накапливали силы. Вслед за недолгим затишьем противник перешел в наступление, развязав нам руки. Теперь мы один за другим выдергивали шипы вражеских огневых точек, освобождая коммуникации и давая армянским селам возможность вздохнуть — впервые за столько лет. Нам же приходилось не только воевать, но и строить армию. Забегая вперед, скажу, что эти задачи были выполнены на "отлично”. Наш отряд разбился на пары, которые выполняли роль наставников и командиров в создаваемых на местах отрядах. За несколько недель местные ребята обретали боевой опыт, познавали вкус побед и потерь; а когда мы чувствовали, что ополченцы стали спаянной боевой единицей, то переходили на новое место.

Читать дальше...