Часто случается так, что, отправляясь в какой-нибудь из городов Армении, я имею о нем лишь справочную информацию: где расположен, население, какая промышленность была в советские годы, основные достопримечательности. Но, разумеется, не знаю, как и чем встретит меня этот город. И чем больше я путешествую по Армении, тем больше ее города представляются мне как Люди-Города, с разными характерами и настроениями. Вот застал ты человека в хорошем настроении, он будет с тобой добр и мил, а ежели в плохом, то извини, зайди попозже. И в этих живых качествах такая прелесть, такое естество!
В Гюмри мы собрались спонтанно. Накануне вечером я подумала - "хочу в Гюмри", и утром следующего дня мы уже сидели в маршрутке. Знала я о Гюмри буквально следующее: Гюмри (более известный мне как Ленинакан) - это один из городов Армении, в котором зимой 1988 года произошло страшнейшее землетрясение; в этом городе располагается 102 российская военная база (самая крупная в Закавказье); из этого города родом Фрунзик (Мгер) Мкртчян и еще, что ленинакацы отличаются каким-то особенным чувством юмора, которым все другие армяне восхищаются, но одновременно с этим утверждают, что "этот ленинаканци лезу вабшэ ченк хасканум".
Мы ехали около двух часов (от Еревана до Гюмри 126 км). Город расположен на северо-западе страны в Шираксом плоскогорном районе. Дорога почти прямая, лишь слегка приподнимается и опускается. Растительности практически нет, вокруг только камни, очень большие камни. У меня было ощущение, что мы едем в никуда, дорога никогда не кончится и, на худой конец, мы взлетим. Я ехала и думала о 1988 годе. В тот год этой дороги не было, она была разрушена землетрясением. А эти большие камни, наверное, частички вывернувшегося плато. И мне казалось, что я не должна ехать по этой дороге, а должна лететь по воздуху как все остальные, которые пытались в 1988 году попасть в Ленинакан на помощь людям.
Маршрутка высадила нас на центральной площади. Мы не знали куда идти. Увидели церковь и пошли по направлению к ней. Это была церковь Святой Богородицы (Аствацин). Большая, черная, красивая. Зашли, помолились. Рядом с церковью стоял один из ее куполов, который упал во время землетрясения. Обошли церковь справа и вышли на милую улочку, напоминающую московский Арбат, только маленький. На этой улочке было много книготорговцев, которые распродавали свои библиотеки. Мы хотели купить карту города, но ее ни у кого не оказалось, все удивленно разводили руками, как будто карты Гюмри вообще в природе не существует. Поднялись вверх по этой улочке до перекрестка, и стали думать, куда бы повернуть. Но наше дельнейшее направление определили за нас мои земляки. Мимо нас прошли два русских солдатика, тихо о чем-то разговаривая. У меня случился такой сильный прилив радости и нежности, что мой друг окликнул ребят, причем по званию, заставив их тем самым остановиться как вкопанных. Солдатики чуток расслабились, когда увидели спешащую к ним счастливую русскую девицу. Мы немного поболтали. Один из ребят оказался из тех краев, где у меня дача, что сделало нашу беседу еще более радостной. Он называл какие-то имена, которые я, разумеется, не знала, но радостно кивала. На прощанье мы сфотографировалась и я даже расцеловала несчастных парней, с опаской косящихся на моего друга, который, вовсе на отягощал свое лицо возмущенной гримасой, а довольный взирал на трех русских, которым он доставил немного радости своим волевым окликом.
Ребята ушли вперед, а мы побрели вслед за ними и оказались в старой части города, с маленькими улочками, красивыми, выстоявшими во время землетрясения домиками. Таких городов в Армении я еще не видела. Людей на улочках почти не было. Все было так необычно, даже погода – мягкая, прохладная, и мне вся эта необычность очень нравилась. Остановившись около красивого здания сфотографироваться, я прочла на воротах - "Дом-музей Ованеса Шираза". Наконец-то нам встретился музей. Мы зашли во двор, и на встречу к нам вышел немолодой худенький мужчина, который нам сначала удивился, а потом обрадовался.
Дом-музей Ованеса Шираза
Раздумья спокойного жаждет душа, И вот я вступаю в музей, не спеша…. (О. Шираз)
Ованес Шираз! Нууууу! Если вы сознаетесь, что не знаете кто такой Ованес Шираз, вы очень разочаруете ленинаканцев, да вас просто не поймут. Ну, вообще то, действительно, иногда мне бывает, признаться, "за державу обидно" - как это мы так, были "впереди планеты всей", а вот тут не в курсе оказались? Я понимаю, конечно, русская литература так богата, что нам бы своих охватить, но не хлебом же единым, в конце концов, товарищи! А то получается как у Михалкова в "Утомленных солнцем": "Живете здесь, ни хрена не знаете!". Еще бы нам было не развалиться. Мне вообще думается, что высочайшая составляющая культуры народа - это не музыка, не танцы и не прикладное искусство, а слово! И в сегодняшнюю пору "стремления к толерантности", может быть не только шашлыком на ежегодной ярмарке, и не только песнями и плясками "Года Армении в России" стоит просвещать друг о друге, но и литературой. Ведь про народ, у которого были Нарекаци, Сиаманто, Бакунц, Туманян, Шираз сказать "лицо кавказской национальности" или "хачики, чурки", язык не повернется….. Ну ладно…., вы послушайте какая прелесть!
РОДНИК В ледниках, в снегах рожден, Родником я чистым был, Орошал зеленый склон, Валуны, траву кропил.
В голубых алмазах дно. Бил студеной я струей, Чтобы сердце ни одно Не томилось жаждой злой.
Путник в зной, склонивши стан, Ртом ловил мою струю, Камень бросить мальчуган Не решался в гладь мою.
Я стиха рождал строку, Умерял влюбленных пыл, Сердца горького тоску В ледяной воде топил.
Был по-детски я смешлив, Звонок был мой говорок. Побежал я вниз, в обрыв, Превратился в ручеек.
И чем дальше я бежал, Тосковал я тем сильней По губам, что освежал Я в горах среди камней.
От любви я слезы лил, Новой доле был не рад, И мутил мне сердце ил Под копытцами ягнят.
Вниз летел я под откос, Закипал, томясь тоской. Наконец потоком слез Хлынул в город, стал рекой.
Люди плыли на челне, Грудь давил тяжелый плот, Разбивая сердце мне, Проходили кони вброд.
И, рекою мутной став, Вспоминал с печалью я, Как сверкала между трав Серебром моя струя.
Где покой мне обрести? Есть ли в мире беды злей? Ныне страждущим в пути Не испить воды моей!
Заревел я, хмур и лют, От терзаний тех лихих, И мостом сковали тут Оба берега моих.
Грянул бед суровых час: На волне моей крутой Корабли столкнулись раз — И смешалась кровь с водой.
Оставаться б вечно мне Говорливым родником, От страданий в стороне Меж цветов журчать тишком.
Нет, минуло время грез, Людям мой на пользу труд. Сколько мельничных колес Моего напора ждут.
Сколько ждет меня турбин. На горах зажегся свет, Свет горит среди долин, Сердцем он моим согрет.
Должен я еще поспеть Напоить сады, поля, Чтоб цвела пышнее впредь Истомленная земля.
Освежу родимый край, Утолю я жар земли, И тогда мой след пускай Затеряется вдали.
Мужчина, который нас встретил, когда-то был директором этого музея и представился как Ширазци (при переводе на русский язык надо фамилию Шираз поставить в родительный падеж и получится что-то вроде "Шираза", то есть этот человек принадлежит Ширазу!). Он давно не говорил по-русски и сначала очень смущался, но чем дальше шла экскурсия, чем больше он углублялся в историю жизни любимого Шираза, тем увереннее становился его русский. Признаюсь честно, я ничего не помню из того, что он рассказывал нам о Ширазе. Я помню только его глаза полные любви к поэту и восхищения. Такие глаза я видела дважды: в доме-музее Шираза в Гюмри и в доме-музее Бакунца в Горисе. Оба экскурсовода отказывались брать с нас деньги за входной билет и экскурсию. Объяснялось это как "для дорогой гостьи из Москвы…", но я не склонна приписывать этот благородный жест только своему удачному происхождению. Здесь другое. Эти дома-музеи для них не работа, это их жизнь. Биографии и творчество обитателей - их страсть. А как за жизнь и за страсть брать деньги? Они с такой радостью делятся своими знаниями и чувствами. Такие люди заражают интересом и желанием познавать.
Когда наша экскурсия подходила к концу, к нам вышла нынешняя директор музея. Ооо! Это была роскошная женщина! Бывают такие женщины, которые входят, и ты замираешь в восхищении независимо от своей половой принадлежности, и только вырывается тихое "ВАААХХХХ!" Вот она была из таких. Хасмик (так ее звали) было, наверное, за 60, у нее были недлинные аккуратно уложенные назад волосы; одет на ней был костюм, который ей очень подходил. Она не вошла, она внесла себя!
Подойдя к нам, она окинула меня гордым взглядом, улыбнулась моему другу и поздоровалась. Начался разговор. Сначала она долго расхваливала моего друга, потом рассказывала о Ширазе. Говорила она в театральной манере, вскинув голову, делая плавные широкие жесты руками. Шираз был большим любителем женского пола, и, сдается мне, что привлекательность и эффектность Хасмик им также была отмечена. В конце нашей беседы, женщина смерила меня взглядом, разобрав меня "по составу" и, приподняв бровь, заметила по-русски: "да, только русские женщины могут составить нам конкуренцию!". Это был самый сногсшибательный комплимент, который я когда-либо слышала в адрес русских женщин. И только я собралась расправить плечи и зардеться от гордости за всю землю русскую, как она сделала контрольный выстрел: "хм, вы бы понравились Ширазу". Я поняла - после такого признания можно и умереть!
Ночь ясна или дождлива, — Для влюбленных все равно! Сердце бьется торопливо Тайной сладости полно.
Пусть под кровом этой ночи Спит в неведенья старик — Если милая захочет, Ускользнет и сквозь ертык!*
ертык - дымоходное отверстие
В творчестве Шираза большое место занимает тема матери. Эта тема, наверное, трогательна по определению, но что я могу сказать, если каждое стихотворение Шираза, посвященное маме, вызывает у меня легкое покалывание в сердце и глазах?
Нашего дома родник — мама моя. Хлеб и живая вода — мама моя. Нашего дома раба — мама моя. И королева двора — мама моя. Крепость отеческих стен — мама моя. Ясный огонь очага — мама моя. Солнца немеркнущий свет— мама моя. Истинно: мать и отец — мама моя. Мир и любовь на земле — мама моя. Матерь сокровищ моих — мама моя. И богоматерь в дому — мама моя.
*** Сердце матери! С чем бы его я сравнил? Со вселенной? Но больше вселенной оно! Сколько горя я нехотя ей причинил, Сколько вытерпеть ей за меня суждено!
Пусть глаза ей отдам, — а в долгу все равно! Выну сердце, отдам, — и тогда я в долгу! Мать и Родина, вы для меня — заодно, Не любить вас, не петь о вас я не могу.
ЧУДО ...И я услышал: в дверь стучали глухо. — Кто там еще? — спросонок я спросил. — Я нищая, — какая-то старуха ответила. — Без крова и без сил. Впусти меня. Я встал и отпер сразу, и разум отказался понимать — там, в темноте, но видимая глазу стояла мать умершая. Да, мать! Я ужаснулся и в ее объятья упал без чувств. И мать сказала мне: — Очнись, сынок, и здравствуй. Испытать я тебя пришла. В кромешной тишине и нищенкой. Дабы, неуглядимый, узнал господь — судья добра и зла, — жива ли совесть у тебя, родимый. или со мною вместе умерла.
В доме-музее много фотографий матери Шираза, но есть одна, о которой наш экскурсовод рассказал такую историю: один посетитель, немолодой армянин из диаспоры, увидев это фото и прочтя строки стихотворения под фотографией, упал на колени и расплакался, а потом поехал забирать свою мать из дома престарелых. Верю.
Возвращаюсь к нашим Хасмик и Ширазци. Закончив познавательно-просветительскую часть нашего посещения музея, его хранители пригласили нас в небольшую комнату, где, вай мама джааааан! был накрыт стол, полный фруктов и печеностей. Хасмик волевым движение руки разлила гранатовое вино по бокалам, и мы выпили за Шираза, за Армению, за Россию, за любовь и за что-то еще. Я до сих пор не могу привыкнуть к этому ничем не обоснованному уважению и почтению, которое нам оказывают практически в любом уголке Армении. Мне остается только принимать эти дары человеческого благородства с благодарностью, достойной такого отношения и надеяться, что и у меня будет возможность воздать этим людям. Несколькими минутами позже у нас случится еще одно очень трогательное и волнительное знакомство.
Мы вышли в прекрасный двор, где благоухали цветы и журчал скромный пулпулак, чтобы сделать несколько снимков. В этот момент к забору подошел старичок и окликнул нашего Ширазци. Они переговорили пару минут, старичок как будто бы что-то принес, а затем прошли в дом. Ширазци подвел дедушку к нам и представил: "познакомьтесь, это наши гости из России, а это внук Ахпюра Сероба". Это была большая честь!
Ахпюр Сероб (что в переводе с армянского означает Родник Сероб, настоящая фамилия Вартанян) - один из армянских фидаинов (другое название гайдуки), герой армянского революционного движения. В конце 19 века во время геноцида армян, устроенного султаном Абдул-Гамидом, Ахпюр Сероб организовал самооборону и воевал с карательными отрядами турецких властей. Рядом с ним боролась и его жена Сосе, которая также вошла в историю армянского революционного движения как героиня. Победы Сероба при Сасуне, Хатвине и других городах отмечены высокой дерзостью и самоотверженностью, и народ сложил много песен о своем Серобе. Подвиги Сероба описаны также в историческом романе Хачика Даштенца "Зов пахарей", и его именем названа одна из улиц Еревана.
Мы прошли в комнату, где мне предложили сесть за письменный стол, а внук Ахпюра Сероба достал аккуратно завернутые в тряпочку, газету и пакет старые фотографии своего деда и других фидаинов, и стал раскладывать их передо мной. Он показывал на фотографию и грассказывал, кто на них изображен, когда и где она была сделана. Я благоговейно смотрела на фотографии, а внук фидаина довольный и гордый смотрел на меня. Я настолько растерялась от этого внезапного прикосновения к истории, что даже не нашлась ничего спросить. Я лишь решилась попросить разрешения сфотографировать уважаемого старца, на что он смутился, сказал, что для него это большая честь, поспешно снял кепку, оправился и скромно встал. Вот так.
Мы тепло попрощались со всеми, Хасмик оставила свой телефон в Ереване и велела мне переехала к ней жить. Вот так вот в Армении можно сходить в музей.
Когда мы вышли, мой друг рассказал мне пару историй о Ширазе. Однажды мама моего друга, будучи ученицей старших классов, гуляла со своей сестрой по Еревану, и встретился им Шираз. Увидав двух молодых симпатичных девушек, он остановился и заговорил с ними: "Ах, какие красивые армянские девочки! А как вас зовут? Гаяне и Карине? Ах какие красивые армянские имена! А где вы учитесь, девочки? В русской школе?! (разочаровано) Хм, какие неправильные армянские девочки".
Я слышала отзывы о Ширазе как о националисте в некоем хорошем смысле этого слова. Я как-то не очень доверяю этим иностранным терминам, уж больно они неоднозначные, но, по-моему, это называется просто - "любовью к своей нации", о которой Шираз вполне ясно выразился:
Народам всем в душе найду я место, Но в сердце сердца ты, родной народ! В твоем же сердце и большом и честном Всегда любовь к народам всем живет! (из "Песни Армении")
Вторую историю моему другу рассказала врач морга, в который привезли скончавшегося Шираза. Поэт завещал, чтобы его похоронили с фиалками в руках, и оставил подробное описание того сколько, какого размера и как фиалки должны располагаться в его пальцах. Завещание было выполнено. На похоронах кто-то сделал снимок покоящегося Шираза сверху, и на снимке увидели, что фиалки расположились в форме горы Арарат.
*** Лечу, возвращаюсь, стремлюсь я, подобно голубке, в гнездо родовое из странствий далеких своих. Гнездо это деды мои основали когда-то под куполом вечным Масиса*, крылатой горы.
С тех пор в моей жизни единственный храм златоцветный, стоит он в открытом и вольном пространстве земном — мильоннохребтовые милой Армении выси,
венчает которые мраморный купол — Масис.
Про то, как Близок был Карс, и как храбр был Ишхан!
Мы вышли но проспект, который был центральной улицей Нового Гюмри. Такой широкий, светлый, чистый (!) и тихий. Я осматривала город, дома, площадь, парки, театр и не могла вновь не вспомнить о 1988 годе. Гюмри почти восстановлен после землетрясения. Хотя это слово - "землетрясение" - редко услышите от жителей Гюмри и Спитака. Рассказывая о себе, они делят жизнь на периоды до 1988 года и после. Создалось впечатление даже, что эта тема табуирована, об этом не принято говорить. А потом прозвучала ключевая фраза, которую год спустя я услышала и в Спитаке: "Мы только сейчас начинаем улыбаться". Все просто. 17 лет - это время, за которое сменяется поколение. 17 лет морально- восстановительных работ.
Гюмрийцы, чистый народ! Лишь вспомню, сердце замрет... ("Мой Гюмри", О. Шираз)
Гюмри имел несколько имен. В древние времена этот населенный пункт именовался Кумайри (упоминания встречаются в 7-6 веках до н.э. у греческого военачальника Ксенофонта). В 1837 году император России Николай 1 переименовал город в Александрополь, в честь своей жены. Народ же иногда называл свой город проще - Алекполем.
В 1840 году Гюмри был официально провозглашен городом, а спустя 10 лет, в 1850 году, стал центром Александропольского уезда Эриванской губернии. Город был резиденцией главного пристава (уездного начальника), а также важным аванпостом русских войск в Закавказье. Здесь были возведены военные укрепления, заложены военные поселки ("Полигоны", "Северский", "Казачий пост"). В 1924 году ставший советским Александрополь был переименован в Ленинакан, а с падением власти Советов вернул себе историческое название - Гюмри. По материалам альбома-путеводителя "Ленинакан" (Ленинакан, альбом-путеводитель, Азатян Вазген Герасимович, Ереван, издательство ЦК КП Армении, 1989 г. ГМД 26.89)
Мы как обычно пытались вызвонить нашего приятеля, на этот раз гюмрийского. Приятель не вызванивался, за что особую благодарность хочется выразить Арментелу. Я по московской привычке предложила у кого-нибудь что-нибудь спросить. Вот смеху то было, когда мы подошли к двум очень колоритным лурч тхек в открытом кафе на проспекте, и просто сказали: "вы знаете, мы не можем дозвониться до нашего друга". Ребята равнодушно на нас посмотрели, и стали набирать на своих телефонах номер нашего приятеля. Приятель по-прежнему не вызванивался даже с местных телефонов этих ребят, что вызвало на их лице небольшое движение бровей, отобразивших оскорбленные честь и достоинство, а их большие и указательные пальцы медленно собрались в характерный жест, означающий высшую степень недовольства несовершенством этого мира.
Мы поблагодарили за помощь и побрели дальше. Боже, боже какой чудный памятник! Возле театра сидел Фрунзик, скромный, смущенный, смешной Фрунзик Мкртчян. Замечательная работа, так он мне понравился, что глаз не хотелось отрывать! А недалеко от него стоял, а точнее тоже сидел памятник Аветику Исаакяну. ФОТО (с сайта)
Получив очередную порцию эстетической радости, добрели мы до главной площади, на которой находится телеграф. Пока мой друг совершал намазы армянскому телефонному узлу, я стояла на улице и глазела по сторонам, и вдруг, застыла в благоговейном почтении перед табличкой, гласящей: "Гюмрийский филиал Глендельского Университета Маштоц". Как звучит, а? Спросите меня, где я учусь!? Ха! В Глеееендельском университете. Вот так вот, а вы как думали?!
Ура, узел услышал молитвы, связал нас с приятелем, и вот мы уже мчимся в маршрутке на площадь Азнавура, где нас подхватывает наш приятель и мчит к себе домой, где мы хватаем ни в чем не повинную молодую супругу приятеля, недавно разрешившуюся от бремени, и впятером (бремя мы тоже взяли с собой, которое всю дорогу возмущенно ревело, и я его отлично понимала) едем смотреть новую часовню, построенную на холме, откуда видны горы, за которыми находится она…..Западная АрмениЯ, Карс.
До начала 19 века Восточная Армения (современная Республика Армения и НКР) находилась под господством Ирана. В результате первой русско-персидской войны 1804 года, Гюмри и его окрестности первыми вошли в состав Российской Империи. В 1828 году после второй русско-персидской войны, к России были присоединены и другие земли Восточной Армении. Западная же Армения так и оставалась под властью Османской Империи и позже Турецкой Республики, несмотря на то, что несколько раз русские войска, в составе которых находились и армянские батальоны, стояли на этих землях.
Мы вглядывались вдаль, как будто могли увидеть за горами Карс. Близость с оставшейся ТАМ Арменией возбуждала, и мы со всей дури заорали. Голос дает власть над пространством – наш крик может долететь туда, куда не могут попасть наши тела….
Эээээээээх, мать-перемать! Поехали! Куда? Как куда! Конечно же есть ишхана!
Около старой крепости, в которой сегодня располагается российская воинская часть, есть ущелье, а в нем - ишханоноц (в народе его еще зовут дзикандзор). Там разводят радужную форель, осетра и князь-рыбу ишхана. А я еще никогда не пробовала ишхана! Я гуляла и осматривала бассейны с копошащимися в них рыбами, когда мой друг меня позвал выбирать князя. Возле крохотного бассейна стоял мужчина, который широким жестом предложил указать на понравившуюся мне рыбу. Мне как-то не очень понравилась эта задача – выбирать жертву. Я вообще предпочитаю не думать о том, что моя еда когда-то жила, радовалась жизни и рожала детей. Я быстро наобум ткнула пальцем в какую-то рыбу, и хотела было уже идти, как вдруг этот мужчина подсек рыбу сочком и выкинул ее на дорогу. Князь, как будто взобравшись на коня, каааааааак сиганет вперед. Мужчина и мои друзья удивились, ахнули, а в это время князь сделал кульбит, преодолев еще некоторое расстояние. Тогда мужчина разозлился и стал бить плоской деревянной палкой, пытаясь попасть по рыбе, но все время промахивался. Я запищала, умоляя, чтобы отпустили храбрую рыбу, ибо ее смелость заслуживает пощады! Но, к сожалению, это был не бой гладиаторов, и гласу публики в лице женщины мужчины не вняли! Последний роковой удар пришелся прям по голове князя, и мужчина, бормоча себе под нос какие-то злые слова, унес тело воина в направлении кухни.
Признаюсь, рот предательски скривился на мгновенье, глазами пришлось похлопать чуть быстрее обычного, и чтобы окончательно не оконфузиться, я собралась и сделала официальное категоричное заявление – рыбу эту я есть не буду!
После непродолжительных дипломатических переговоров и заверений меня в том, что князь пал как истинный воин в честном бою, не посрамив свой род, а его сила и отвага по съедению перейдут ко мне, я пошла на уступки.
Но все-таки я думаю, что именно в силу моего общего равнодушия к нашим морским и речным братьям, ишхан произвел на меня большее впечатление в живом виде, нежели в жареном. Да и скорбь моя еще не прошла. В общем……. случилась у меня на ишхана аллергия! Вот так я была наказана за то, что не сумела отстоять Славного Князя!
радужная форель
ИШХАН
А потом мы поехали к памятнику Майр Хайастан, откуда открывается хороший вид на город и на крепость Гмназ. Оттуда я разглядела купола православного храма, и мы поспешили осмотреть русскую церковь. Но перед этим я успела оседлать несчастную лошадь, которая мирно паслась недалеко от памятника. Лошадь, понимая видимо, что я русо туристо, дикий по сути человек, прибывший из деревни Москва, с понимание отнеслась к моему порыву, и позволила мне на нее залезть, посидеть, идиотски поулыбаться, поизображать из себя лихого горца и пофотографироваться.
Русский храм оказался часовней, красивой и очень милой, только, к сожалению, не действующей. Двери были заперты, и через щелку мы увидели, что всякое убранство в часовне отсутствует, а на полу лежат какие-то одеяла, тряпки и т.п. Неужели некому ходить в эту церковь, подумалось мне?
Время близилось к вечеру, надо было спешить на маршрутку. Мы пожалели, что не догадались взять с собой побольше денег и каких-нибудь вещей, чтобы остаться в Гюмри на ночь, а на утро двинуться в Спитак. Но ничего, Спитак был в следующем году.
В маршрутке было душно, тесно, но весело. Один молодой папа держал на руках сыночка лет 4-х, который безбожно ругался матом. А отец смеялся, и все смеялись, и мы смеялись. Ему можно, ведь он ангел.
…..……..В свете зари я расставался с Гюмри. С неповторимостью дней в душе живущих моей. ………………………….. Зеленый, нежный Гюмри! В моленье, сердце, замри! («Мой Гюмри», О.Шираз)
Вдохновленная Ширазом...... Гюмри Ты прост, спокоен и чист, Как вновь перевернутый лист, Как снова забивший исток, Открывший нам путь на Восток.
Ты был здесь и будешь тогда, Когда отпустит беда, И только молю я ветра, Чтоб вновь не сдули тебя! (Натали)
использованны материалы с сайтов: http://www.armenianhouse.org http://www.gyumri.am http://www.fedayi.ru
Главная 
