Недавно на творческом сайте Проза.Ру появился "армянский” рассказ Галины ЕРМАКОВОЙ "Четыре вечера с Нарине”. В основе этого поразительного рассказа скорее всего реальные события — беседы с армянкой, поведавшей горькую историю своей жизни. В известной степени история типичная по крайней мере для тех, кто пережил Спитакское землетрясение и его "афтершоки”. Но такова жизнь, может быть, такова армянская судьба — "бахт”. В этом рассказе ярко обрисованы некоторые черты национального характера, которые так удивляют чужих. К сожалению, об авторе этого пронзительного рассказа нам известно немного, кроме того, что Галина Ермакова пишет прозу и лирические стихи.

В больничную палату на два человека зашла медицинская сестра и обратилась к Дусе:
— Пройдемте со мной на операцию.
Дуся встала с кровати, нашарила ногами тапочки. К ней подошла соседка по палате — грузная пожилая армянка Нарине с гладко зачесанными назад с проседью волосами, большими карими глазами и, обняв ее, перекрестила.
— Иди, не бойся, все будет хорошо, видишь, я уже хожу.
После операции Дуся проспала весь вечер и ночь, на следующий день все болело, разговаривать не хотелось, да Нарине и не приставала, только несколько раз спросила, не нужно ли чего.
Вечером к Нарине пришли родственники: мужчина, которого она называла Аракел, и дочка Анаит. Они тихонько переговаривались, шуршали пакетами и бумагой. Анаит без конца спрашивала мать, что ей нужно, что ей хотелось бы съесть. Прощаясь, они долго обнимались и целовались.
"Какие любвеобильные армяне”, — подумала Дуся.
Анаит приходила к матери каждый день и каждый раз они прощались, как в последний. Но и этого им было мало: несколько раз в день дочь и внучки — старшая Аревик и младшая Шушан — звонили Нарине, и она подолгу с ними ворковала, переходя то на армянский язык, то на русский.

ВЕЧЕР ПЕРВЫЙ
— Как же вы с дочкой любите друг друга, — сказала Дуся на следующий день, когда к вечеру полностью пришла в себя.
— Это правда, вся жизнь моя в ней, да теперь вот во внучках. Когда-то у меня был еще муж, он и сейчас живой, и свой большой дом в Ленинакане, много родственников, братьев и сестер, родители. Из них в живых остался только Аракел, самый младший мой брат, да сестра троюродная. Во время землетрясения много родственников моих погибло, а я с мужем, дочкой и Аракелом, который тогда мальчишкой еще был, бежали сюда. Уже двадцать лет снимаем здесь жилье. Спасибо Аракелу, помогает сейчас, а сначала я ему мать заменила. Да я и сама до сих пор работаю, на рынке платки, шали продаю. Дочку выучила в институте, сейчас и она работает, замуж вышла. Зять тоже работает. Почти набрали на квартиру. Ничего, главное, чтобы здоровы все были. Хозяин, у которого мы квартиру снимаем, плату нам не повышает подолгу, спасибо ему.
Был вечер, процедуры все закончились, в больничном коридоре оставили одну лампочку. Да в окно палаты тускло светил одинокий фонарь. На улице было сорок градусов мороза, от этого в палате было очень холодно, топили плохо. Больные напяливали на себя все, что могли, кутались в несколько одеял, на головы надевали шапки и платки.
Нарине подошла сначала к Дусе и подоткнула под нее одеяло со всех сторон, потом стала укладываться и укутываться сама. Когда улеглась, сказала:
— Дочка-то мне не родная.
— Как так — не родная?
— А вот так. Хочешь, расскажу?
— Расскажи, Нарине.
— Ну вот, слушай, раз напросилась.
Замуж за Саро я вышла по большой любви. Любила его без памяти. Лет семь прожили, а детей все нет. Проблема в нем была. Для меня мир померк, я просто чахнуть от горя стала: неужели мне никогда в руках ребеночка не держать, не целовать его.
Я молодая красивая была, в парикмахерской работала. Ко мне самые влиятельные женщины города ходили на стрижку и укладку, — Нарине тяжело вздохнула, задумалась.
Когда я уже совсем отчаялась, передала мне знакомая, что одна женщина хочет младенца, дочку, продать за тысячу рублей. Сейчас в Армении драмы, а тогда рубли были. Я к Саро в ноги кинулась: давай купим, сил моих больше нет, жить не хочется. Саро сказал: "Покупай”. За это я всю жизнь ему буду благодарна — мог ведь и не разрешить.
Кинулась я деньги искать, у кого только не занимала, знакомства мои тогда пригодились. Набрала и поехала к той женщине. Адрес мне заранее дали. Девочку увидела, схватила ее на руки, к сердцу прижимаю. Кажется, никакая сила тогда у меня ее вырвать бы не смогла. Деньги женщине той сую, она пересчитала и говорит: "Еще сто давай”. А я ей: "Отдам, отдам, сегодня же принесу”. И бросилась бежать, чтобы она не передумала да меня не запомнила. Саро не велел ей больше денег давать — договор есть договор.
Ну, документы купили и зажили счастливо. Я над дочкой тряслась, как никакая мать не тряслась, всю любовь свою нерастраченную на нее обрушила. Назвала Анаит, сердце по-армянски. Это самые мои счастливые годы были.
Дочка смышленая росла, радовала меня. В восемьдесят восьмом году пошла моя крошечка в школу, нарядила я ее тогда, как куколку. Радостно тогда так было мне, все с цветами, нарядные, погода теплая, солнце. И я — мама.
А седьмого декабря горе свалилось на всю Армению. Ну, ты сама знаешь. Землетрясение.
Что тогда происходило, дочка, словами не расскажешь, это надо было видеть. На глазах дома рушились, земля волной шла, повсюду трупы, а из-под завалов — стоны и крики. Везде пыль, неба не видно. Люди с ума сходили, некоторые кричали, некоторые сами с собой разговаривали. Нет, это словами не передать, ад на земле.
Я в тот день на работе была, время к обеду подходило. Вдруг чувствую, все под ногами ходуном заходило, инструменты стали с полок падать. На крыльцо выскочила, а деревья трясутся, как будто их кто трясет, и гул такой страшный. Дом напротив парикмахерской стоял, пятиэтажный. И вдруг скрип раздался, арматура внутри плиты бетонные разрывала, и он обрушился на моих глазах, а рядом другой, и так дальше по улице. Народ на улицы выскакивает, все кричат.
А я как была в тапках, так и побежала в школу, через три остановки, где Анаит училась. Я тогда еще худенькая была, немного только поправилась. Летела я, как птица. А вокруг все рушится, трясется. Я бегу и думаю: "Лишь бы школа не рухнула, успеть, успеть надо”.
К школе подбежала, а там одни руины, но учительница успела детей на улицу вывести. Схватила я дочку и побежала с ней к своему дому. К дому прибежали, а от него развалины одни остались. Сели мы на обломки, обнялись и трясемся, стали Саро ждать — придет живой или не придет. Пришел.
Тогда многие, кто в живых остался, уезжали к родственникам, друзьям. И мы решили уехать, невозможно было все это видеть. Поехали, куда глаза глядят. Вот сюда и попали, друг здесь у Саро жил. Работать пошли, квартиру сняли. Мне до сих пор во сне снится то землетрясение и город, и дом рухнувший. И как я бегу и боюсь, что не успею дочку живую увидеть.
Ну, давай спать, завтра расскажу еще.

ВЕЧЕР ВТОРОЙ
На следующий день Дуся ждала вечера, чтобы дослушать историю армянки. И вот улеглись в полумраке, укутались. Нарине тихо заговорила.
— Саро работу в селе нашел, строили газокомпрессорную станцию, на выходные только приезжал. Поселили их в общежитии. Как-то местные парни затеяли драку с общежитскими, может, из-за девушек, может, еще чего не поделили, а может, просто напились. Саро в драке не участвовал. Когда все разошлись, он на крыльцо вышел покурить. И кто-то сзади ему тяжелой трубой со всей силы по голове ударил.
Когда я в больницу приехала, он без сознания был. Врач, нейрохирург, сказал, что с такой травмой он не выживет, кости черепа сломаны и в мозг осколки вошли. Операцию-то они сделали, но чтобы я не надеялась.
Стала я тогда молиться. Ох, как же я тогда молилась. Сколько слез я тогда пролила, то по полу катаюсь, вою, то молиться кидаюсь: "Оставь, Иисусе Христе, дороже нет людей у меня, чем он, да дочка, да брат”. Так и вымолила его.
Выжил он, и даже функции все сохранились. Только мне страшно смотреть на его голову было, яма в голове преогромная, помимо воли отвращение и брезгливость даже возникали. Но потом протез вставили, и ничего.
Ну вот, ты, наверное, думаешь, что на этом беды мои закончились. Ошибаешься, дочка. Сейчас Саро живет в Гюмри, это теперь так Ленинакан называется. Не захотел он жить здесь. Как-то уехал, вроде оставшихся родственников, друзей проведать, да так и не вернулся. Но это все бы ничего, да только стали мне передавать, что попивает он, да и женщин всяких приводит к себе.
Как-то я решила сама с дочкой в Гюмри поехать, город хотелось посмотреть. У сестры троюродной остановились. Саро узнал, что мы приехали, пришел вечером. Я тогда с ним не пошла. Он сильно обиделся, как же — жена, а не к нему приехала. А я ему тогда сказала: "У тебя, Саро, другие женщины бывают. А до меня ни один мужчина, кроме тебя, за всю жизнь не коснулся, так я воспитана матерью и отцом была. Живи, как знаешь”. Он стал оправдываться, а я по глазам вижу, что врет.
Ну, давай спать, милая. Завтра еще расскажу.

ВЕЧЕР ТРЕТИЙ
Когда днем к Нарине пришла дочка, Дуся исподтишка ее разглядывала. Да, на мать совсем не похожа. Хотя сразу видно, что тоже армянка. Худенькая, одета по-современному: джинсы, куртка кожаная короткая. Волосы, как у матери зачесаны назад, только темно русые, глаза тоже карие. Говорит на русском чисто, без акцента.
"Интересно, что сегодня мне еще Нарине расскажет”, — думала Дуся. — Кончились ее напасти на этом или нет”.
Вечером улеглись, Нарине спросила:
— Я тебя, дочка, не утомила своими рассказами?
— Нет, Нарине, рассказывай, пожалуйста.
— Ну вот, стали мы жить без отца. Не сразу у меня чувства к нему остыли, а что делать? Может, мы и переехали бы со временем к нему в Гюмри, да после того, что мне про него рассказывали, не захотела я переезжать, хоть он еще не раз нас звал.
Дочка выросла, в невесту превратилась. Стал за ней парень ухаживать — Гарник, армянин тоже. Прямо преследовать ее стал, встречает, провожает, цветы носит. Аракел хорошо о нем отзывался, он с ним работал. Парень серьезный, работящий, родом тоже с Ленинакана. Я у дочки спрашиваю: "Нравится тебе Гарник? Замуж пойдешь за него?”. Она мне: "Я думаю, мама, что любовь — это что-то другое. А Гарник хороший, он мне как брат. Я к нему сильно привязалась. Если он не звонит или не встречает, уж мне как-то и не так, я даже злиться начинаю, куда это он запропастился. А замуж, я не знаю пока, пусть побегает”.
А я про себя думаю: пусть пока ухаживает, там видно будет. Я-то знаю, что дочка моя до свадьбы ничего такого не позволит.
Мы с Аракелом тем временем связи свои в Ленинакане подключим, надо узнать, что за родители у Гарника, что за деды, чьего рода-племени будет. Уж больно он настойчиво руки Анаит добивается. Глядишь, и добьется. Я ее так любила, что против ее воли не пошла бы.
Аракел приехал, я к нему подступила: знаешь, мол, дочка-то у меня одна, другой не будет. Надо про Гарника все разузнать, всю подноготную. Давай, постарайся, дорогой.
И вот звонит мне Аракел недели через три, а голос какой-то осевший, прямо не его голос-то: "Узнал все про Гарника, сейчас приеду”.
Тревога меня обуяла, места себе не нахожу. Голос Аракела мне не понравился очень. Еле дождалась его. Он, прежде чем рассказывать, усадил меня на стул и готовить стал: "Ты, Нарине, не волнуйся, ничего страшного не произошло, но могло произойти, но теперь не произойдет”. Путается в словах, волнуется. Я ему: "Да не томи ты!”.
И рассказал мне Аракел, что Гарник — родной брат Анаит. У той женщины, Нана ее звали, которая мне ее продала, сын старший был, ему лет пять тогда было. Муж у нее погиб, вот она и испугалась, что двоих детей не поднимет, родственников нет. Она девочку-то и продала, чтобы на эти деньги с сыном выжить, пока работу не найдет.
У меня тогда все-таки сердечный приступ случился, как меня Аракел ни готовил. Ведь Анаит не знала, что я ей не мать, что купила я ее у родной-то матери.
Давай спать, родная. Завтра расскажу.

ВЕЧЕР ЧЕТВЕРТЫЙ
"Ну и судьба у этой Нарине, — размышляла Дуся. — Завтра ее выписывают, чем же дело кончилось?”.
— Ну, слушай дальше, я с тобой будто опять свою жизнь заново проживаю, — начала вечером Нарине.
Думаю, как же лучше дочери все рассказать, а рассказать придется, и не только ей, а и Гарнику. Решила, сначала ей расскажу.
Купила билет на Гюмри, купе отдельное взяла, чтобы никто не мешал нам. И дочку позвала: давай, мол, на родину съездим, отца повидаем.
Вот в поезд сели и поехали, поели, чаю попили. Хотя мне не до чая было, дрожь меня внутренняя бить начала. Как она, дочка моя, воспримет все — неизвестно. Но делать нечего.
Долго мы с ней прорыдали тогда в купе, обнявшись. Конечно, она потрясена была. Всю жизнь считать, что мать тебе родная, и такое вдруг услышать. Но, когда уж нарыдались вдоволь, она мне говорит: "Мама, ты для меня одна, навсегда, мне другой теперь не надо. А что Гарник — брат, может даже и хорошо. Недаром у меня чувства к нему сестринские были. Может, настоящую любовь свою встречу”.
У меня тоже гора с плеч свалилась, надо же было когда-то рассказать ей, а то узнала бы не от меня, вдруг не простила бы.
Когда в Гюмри приехали, я у дочки спросила, не хочет ли она с матерью повидаться. Она согласилась. Пошли. Мать ее никаких эмоций внешне не выразила. Видно было, что жизнь она тяжелую прожила, рано постарела. Руки были сухие, в трещинах все, глаза потухшие. На русском языке она плохо говорила. Когда уходили, она сказала, что хорошо сделала, что дочку продала мне, лучше так для нее, для дочки-то, вышло. Видно, что образование я ей дала и одета хорошо, ручки опять же беленькие, тяжелого труда не видели.
Анаит, когда обратно шли, тоже сказала: "Мама, я не представляю себе, что она — моя мама. Хорошо, что ты тогда меня купила”.
Приехали домой, Гарнику все рассказали. Он, когда узнал, тоже долго в себя прийти не мог, переживал страшно, похудел. Мать ему не сказала, что у него сестра была, которая сразу после гибели отца родилась.
Спрашиваю у него, почему он тоже в наш город попал. Он отвечает, что друзья-армяне позвали сюда. А Анаит он увидел, когда она к Аракелу, дяде своему, на работу приходила. Тогда она ему и понравилась, наверное, это зов крови был.
Потом Анаит замуж вышла за Баграма, за любимого, вот внучек ты видела. Живем хорошо. Гарник у нас часто бывает. Сейчас тоже жениться собрался, к свадьбе готовимся. Собирается, как устроится, мать забрать к себе.
Ну вот, я все тебе и рассказала. Завтра прощаться будем.
На следующий день Дуся проводила Нарине до лифта, обнялись. Нарине Дусю в лоб поцеловала: "Будь счастлива, дочка!”.
Когда Дуся по коридору шла, то услышала:
— Ну, что, мать, плохо тебе без пузыря-то? — Дуся даже вздрогнула от неожиданности. Не сразу поняла, о чем это высокий, весь какой-то вихлястый парень, стоя перед сидящей на диване женщиной, говорит.
Потом до нее дошло. Видимо, этой женщине вырезали желчный пузырь. И этот малый так хохмил.
— Этот сынок наверняка свой родной, не купленный.
Дуся усмехнулась.
Подготовила
Елена ШУВАЕВА-ПЕТРОСЯН

http://www.nv.am/mir-i-mi/25347-chetire-vstrechi-s-narine