Доктор филологии, директор Института литературы Авик ИСААКЯН щедро делится с читателем своими воспоминаниями, которые ценны и для науки, и сами по себе, но еще по той причине, что автор — внук классика армянской литературы Аветика Исаакяна. Эта огромная привилегия давала ему возможность с ранних лет близко общаться со многими знаменитыми людьми. Публикуемые сегодня воспоминания посвящены великому армянскому поэту Паруйру Севаку. Авик Исаакян обладает замечательным умением разбавлять серьезные темы юмором и лирическими отступлениями.

Этой манере он следует и в этом материале, который прочитывается на одном дыхании, оставляя в памяти шлейф самых разных мыслей и эмоций. Но прежде чем погрузиться в чтение, отметим, что недавно Авик Исаакян указом президента РФ Владимира Путина был награжден медалью Пушкина — "за большой вклад в укрепление дружбы и сотрудничества с Российской Федерацией и заслуги в развитии научных и культурных связей”. Редакция "НВ” искренне поздравляет своего именитого автора и желает ему новых творческих свершений.


Весной 1966 года я заканчивал учебу на отделении журналистики филфака ЕГУ. Тему дипломной работы выбирал с таким расчетом, чтобы она напрямую связывалась с планами моей дальнейшей деятельности: "Публицистика Аветика Исаакяна в годы Великой Отечественной войны”.
Научным руководителем моей дипломной был завкафедрой журналистики ЕГУ и в то время министр высшего и среднего образования Геворк Айрян — человек щедрой души, безграничного юмора и обаяния. И поскольку после долгого перерыва наш курс должен был стать "первенцем” вновь открывшегося факультета, Айрян вынес мудрое решение: в отличие от других студентов филфака с пятилетним сроком обучения, нам, с его легкой руки, предстояло одолеть программу за четыре года. "Стране нужны свежие журналисты, четырех лет вполне достаточно”, — аргументировал свою идею Айрян. В итоге с января 1966-го наш курс в авральном режиме сдавал выпускные экзамены сразу за два года.
Должен сказать, что справился я довольно успешно, все сдал на "4” и "5”. Оставалась только дипломная: я собрал огромный материал... Дело в том, что гитлеровских экспансионеров Исаакян воспринимал как прямых наследников Кайзеровской Германии, которая в годы первой мировой войны всемерно покровительствовала турецким палачам, вдохновляя и поддерживая их. Я посвятил этому отдельную главу под названием: "Сущность неизменна”, и работу построил в основном вокруг данного тезиса. И так получилось, что эта дипломная стала моей первой научной публикацией. Ее напечатали в журнале ЕГУ "Молодой ученый” (1966 г., N2), а 40 лет спустя я перепечатал ее (почти без изменений) в своей книге "Здравствуй, Варпет” (2006 г.).
...К весне 1966-го мне оставалось дописать страниц 40-50. В этот период в нашем доме работала небольшая группа ученых из Института литературы под руководством Арама Инджикяна, которая готовила рукописи Варпета к академическому изданию. Но от дипломной отвлекали совершенно иные обстоятельства. Не было и дня, чтобы к вечеру у нас дома не собирались мои друзья. Моя комната выбивалась из привычного стиля: противоположные стены, разделенные на два больших треугольника, были выкрашены (по моему настоянию) в лимонный и каштановый тона. Эта оригинальная комната в стиле модерн и служила местом наших дружеских посиделок.
Собирались, курили до поздней ночи, пили кофе, и не только — предпочитали вино — "Гетап” или "Раздан”, спорили о будущем (весьма на тот момент туманном), строили радужные планы... Нашим неизменным спутником был бобинный магнитофон советского производства — мы коротали часы под песни Азнавура, битлов, Элвиса Пресли, Поля Анки, Доменико Модульно... И, конечно же, были без ума от Луи Армстронга и Эллы Фитцджеральд. Цветной русскоязычный журнал "Америка”, джаз и джинсовые брюки питали наше юное воображение иллюзиями о сказочной стране... До занятий ли нам было? Вернувшись из университета, я едва успевал пообедать, как уже вваливались друзья, и мы либо засиживались до поздней ночи в лимонно-каштановой комнате, либо бродили часами по Еревану.
"Столько курите, что даже стены, на которых еще и краска не просохла, пропахли табаком”, — корили нас мама с бабушкой. Хорошо еще, что комната была с широким, выходящим на веранду, окном.
План дипломной работы я показал Араму Инджикяну, к которому наша семья относилась с особым уважением, и он очень поддержал меня. "Когда закончишь, обязательно мне покажи. Виновниками в армянских погромах Варпет всегда считал немцев, над этим разделом поработай очень внимательно”...
Но когда?.. Бабушка пожаловалась: "Друзья ему очень мешают”
И тут Арам Никитич дал дельный совет: "Мне тоже было сложно отвлечься от институтских дел, чтобы сдать первый том биографии Туманяна, поэтому съездил в Дилижан, в Дом творчества композиторов. В январе целый месяц был там — тихо, спокойно, ничего не отвлекает, здорово поработал. Пусть и Авик поедет, там сейчас мало народу”.
Так я оказался в дилижанском Доме творчества. Поскольку был там уже в третий раз, мне многое было знакомо.
26 апреля, в канун Первомая, с путевкой на 10 дней в кармане я сошел с рейсовой маршрутки Ереван — Дилижан прямо у начала серпантина, ведущего к Дому творчества, и пешком побрел в гору.
Пока дошел, устроился, аккуратно разложил свои бумаги, уже стемнело. Вспомнил, что под столовой есть уютный бар, где два года назад, в 1964-м, в компании с Григором Ахиняном мы до раннего утра праздновали встречу Нового года. ...Мне запомнилось, что барменшей там работала красивая русская девушка по имени Тома. В бар можно было пройти либо снаружи, из сада, либо прямо из столовой — туда вела винтовая лестница.
Спускаясь по лестнице, я заметил, что в баре полумрак, посетителей почти нет, только в глубине зала у одного из столиков кто-то пускает клубы табачного дыма, и вдали мерцает слабым светом маленькая лампа.
Я подошел ближе, и только на расстоянии двух шагов разглядел, что посетителя, вокруг которого клубился густой сигаретный дым, я хорошо знаю и безмерно уважаю — это Паруйр Севак. На столе стояла еще наполовину полная бутылка коньяка и пачка табака "Ява”. С трубкой в руках он сидел с полузакрытыми глазами как в забытьи, поглощенный своими мыслями...
— Паруйр Рафаэлович! — радостно окликнул его я.
Он сразу будто очнулся, открыл глаза, обернулся ко мне:
— О-о, Авик джан, ты?
— Я, Паруйр Рафаэлович, недавно приехал, решил зайти, выпить чашечку кофе.
— Здорово, а то я сижу тут один, думаю, не покажется ли кто из знакомых? Давай, садись, коньяк-то пить умеешь?
А как же? И должен признаться, с 13-ти лет, когда еще при дедушке у нас дома проходили большие приемы. Под конец, когда гости расходились, я тайком делал несколько глотков этого волшебного золотого напитка. И уже в приподнятом настроении начинал досаждать телефонными звонками симпатичных девушек из нашей школы.
— Тома, — ласково позвал Севак, — принеси рюмку молодому человеку, а себе запиши шоколадку.
Я любезно поздоровался с Томой, это была та самая девушка, только она стала еще привлекательней. Интересно, вспомнит меня? Вряд ли...
Тома, улыбнувшись, кивнула мне в ответ.
Вот и рюмка, а на маленьком блюдце плитка московского шоколада.
— А шоколад зачем принесла? Я для тебя заказывал...
От этих слов розовые щеки девушки мгновенно вспыхнули, и она, раскрасневшись, сказала:
— Пусть вам останется, чтоб пустой коньяк не пить, я попробую кусочек, — своими тонкими пальцами она отломила шоколадку и поднесла ко рту.
— Ну, если есть шоколад, тогда принеси и два кофе, ведь так принято.
— У нас на Кубани чай подают с вареньем, а кофе с шоколадкой, — с подчеркнутым кокетством скороговоркой произнесла Тома.
— Удивительная штука жизнь, правда, Авик? Еще пять минут назад я был мыслями где-то очень далеко, и, хоть и дал себе слово не пить в одиночку, не мог не выпить, но половина бутылки пошла как-то с горечью. А теперь и ты тут скрасил мое одиночество, а Тома... "У нас на Кубани...” Пропела почти стихами, сказала так, что душа раскрылась, так давай выпьем за женщин!
Выпили. Подоспел наш кофе. Севак зажег трубку, я курил свои сигареты "Ахтамар”. Бар располагался на первом этаже, и из широких окон открывался чудесный вид на горы. И пока мы снова наполняли рюмки, из-за гор выплыла полная луна и своим дивным серебряным блеском осветила все вокруг. Севак глухим голосом произнес:
— Что-то волшебное есть в Дилижане, именно тут, в этом самом ущелье. По ночам, наверное, здесь злые духи собираются, ведь звуки долго не умолкают в тишине...
Потом неожиданно замолк, продолжая курить — затягивался раза два-три, пока трубка не гасла, и заново высыпал пепел и набивал ее, так что пепельница быстро наполнялась. И бар был перенасыщен приятным ароматом его "Явы”.
— Я поздно ложусь, работаю допоздна, на завтрак не хожу. Где-то к 12-ти пешком спускаюсь вниз под самую гору, там, если идти в сторону Дилижана, есть застекленная со всех сторон пивная, в народе ее прозвали "Бажак”. Там я пью разливное пиво и возвращаюсь прямо к обеду. Составь мне компанию, как раз и поболтаем по дороге...
Утром я встал рано, решил на завтрак не ходить, тем более что мама положила мне в дорогу кое-какую еду. Был хороший повод начать работу. Под видом советской антифашистской пропаганды Варпет озвучивал крамольные для тех времен мысли. Суть концепции Варпета сводилась к следующему: за фашизмом скрываются потомки вдохновителя армянских погромов — Кайзеровской Германии, иначе говоря, нашего давнего врага — подстрекателя, а следовательно, и соучастника геноцида 1915 года. Эту абсолютно верную идею, положенную в основу исследования, со своей стороны я усилю широкой доказательной базой документальных материалов. Я понимал, что одной поддержки Варпета будет недостаточно, как будущий журналист я был обязан подтвердить свои изыскания авторитетными мнениями и убедительными фактами. И в дипломной работе 1966 года я приводил развернутые цитаты, ссылаясь на такие имена, как Бисмарк, Вильгельм II, Ллойд Джордж, В.Хвостов, Евгений Тарле, Жан Фин, Виктор Гюго, фельдмаршал Гинденбург, Курт Окаин, Богдан Гембарский, Макич Арзуманян, Джон Киракосян. И, конечно, обнародовал некоторые неопубликованные рукописи Варпета, непосредственно затрагивающие Армянский вопрос. Ненависть Варпета к туркам воистину не знала предела.
Проработав до 12-ти, я спустился к столовой, где возле небольшого фонтанчика с неизменной трубкой в руках стоял Севак. Мы спустились по бегущей по горному склону дорожке, прошли шлагбаум. Был неповторимый в своем великолепии день, наполненный умиротворяющим покоем и свежим дыханием весны. Севак почти не разговаривал, шел легкой походкой, совсем по-молодецки.
— Надо быть глухим, чтобы среди такой красоты не написать музыку, тем более весной, когда природа пробуждается ото сна: гуляй, прислушивайся к мелодии ветра, шелесту листьев, пению птиц, и звуки сами напросятся в гости. Не знаю, в эти дни у меня стихи идут с большим напором. Восхитительное место, животворящее...
Севак обладал также даром очень выразительно молчать. И я в ожидании его слова, конечно, не решался первым нарушить эту многозначную тишину.
...Мы спустились по просеке вниз, дошли до шоссе, свернули влево, в сторону Дилижана, справа, примерно в ста шагах, прямо у обочины располагался уютный круглый стеклянный павильон с деревянной крышей. За буфетной стойкой были бочки. Что за бочки, я правда, не понял, но уж точно не чешские.
Севака узнали, с ним уважительно раскланялись.
— Нам две большие кружки пива.
Сказать, что в 1966 году он был всенародно известен, было бы преувеличением, и потом, ведь кто бывал в этой забегаловке у автомобильной трассы — шофера, случайные прохожие...
Кстати, этот павильон простоял до самого начала 1990 года, и напрасно его снесли. Один тот факт, что в далеком 1966 году там бывал Севак, мог послужить достаточным основанием для сохранения этой постройки. Многие бы с интересом заходили туда — в пивную, на самом краю дороги.
Севак пил стоя, за 4 или 5 наших посещений пару раз он заказал двойную порцию. Выпивал молча и в пивной никогда не курил. Закуривал он тоже в строго определенном месте: когда на обратном пути, пройдя шоссе наперерез, мы добирались до мостика над ведущей к Дому творчеству маленькой речушкой. Тут он останавливался, доставал, как ни удивительно, не трубку, а сигареты "Астра”. Торжественно чиркал спичкой и первую затяжку делал с особым удовольствием.
Паруйр Рафаэлович, сознавал ли я тогда, в свои 22 года, кто передо мной? Уже давно была написана поэма "Несмолкаемая колокольня”, которая выдержала три издания: в 1953-м в Ереване, в 1963-м в Бейруте и в том же году в Тегеране, а буквально через несколько месяцев в великолепном художественном оформлении Григора Ханджяна она будет издана в Ереване рекордным тиражом 25 000 экземпляров. Представлял ли я, что за его словами "я поздно ложусь” — бессонные ночи, когда с неизменной трубкой и черным кофе на музфондовском столе дилижанского коттеджа он писал одновременно два шедевра — поэтический сборник "Да будет свет” и монографию "Саят-Нова” — одно из лучших у нас литературоведческих исследований за последние полвека. Добавлю, что именно в Дилижане в соавторстве с Эдгаром Оганесяном была написана и знаменитая песня "Эребуни-Ереван”.
Понимал ли, кто передо мной, с кем вчера до 12-ти часов ночи распивал бутылку коньяка? По воле судьбы, еще в совсем юном возрасте рядом с дедом мне довелось воочию увидеть многих великих: Мартироса Сарьяна, Дереника Демирчяна, адмирала Исакова, Акопа Коджояна, Грачья Нерсесяна, Католикосов Геворга VI и Вазгена I, Виктора Амбарцумяна, Ованеса Шираза...
Но когда деда не стало, такие встречи случались крайне редко. И вот теперь предо мною тот, кто своим творчеством и человеческой сутью достоин вознесения на высший пьедестал избранных нашей нации.
— Варпет курил? — услышал я голос Севака.
Спросил невзначай, с интересом заядлого курильщика.
— Да, почти до самого конца.
— А что курил?
— Ну, в те годы табак был только местного или московского производства, насколько помню, сигареты "Масис” и "Друг”, а из папирос он предпочитал "Давида Сасунского” и "Армению” — в очень красивых пачках, оформленных Акопом Коджояном. Кстати, зажигалкой он пользоваться не любил, прикуривал спичкой и всегда под рукой держал пепельницу. Но я помню из его рассказов, что за границей он предпочитал дорогие сигареты с египетским табаком, кажется, "Абдулла”.
— "Абдулла”?.. Скажите, как эффектно звучит...
— Но насколько я видел и помню, он мало курил, особенно с конца 1955-го, когда перенес микроинфаркт.
— У него был инфаркт?
— Да, микро...
И тут я спросил его:
— Паруйр Рафаэлович, почему Вы не приходили к нам?
— Честно говоря, стеснялся, неловко мне было... Такая напористость, как у Грачика, Серо или Кочара, не в моем характере, и потом, я не из их "колхоза”, но однажды зашел к вам, мы были с Амо, я принес в подарок свою книгу "Дорога любви”. Варпету немного нездоровилось, с постели он не вставал и принял нас в спальне. Нам принесли стулья, а он полулежал, опираясь на подушки. Твоя бабушка угостила нас кофе. Мы долго-долго говорили. Одна мысль не давала ему покоя: что станет с этой страной, особенно после Сталина, это был 1954 год. Я запомнил сказанные напоследок его мудрые слова: "Ребята, как бы ни сложилось, но будет лучше, чем было при этом чудовище. Такого персонажа, как он, у большевиков уже не осталось, и они ослабнут лет эдак через десять-двадцать”.
Тут взгляд Севака загорелся:
— А знаешь, ведь это Варпет послал меня на учебу в Москву, в Литературный институт, и очень хорошо сделал — это спасло меня от карательных мер, которые уже были готовы применить ко мне наши писатели. Если бы я тогда не уехал в Москву, то писать поэму о Комитасе мне скорее всего не пришлось бы...
Какие такие карательные меры и за что именно, я не знал и спросить не решился. Узнал много позже: Варпет, отправив его в столицу, действительно спас Севака от многих неприятностей... В прямом выигрыше от этого оказалась армянская поэзия.
...Наши посещения "Бажака” приобрели регулярный характер.
Прошло уже несколько дней, было то ли 28-е, то ли 29 апреля , когда после обеда Севак предложил:
— Давай поднимемся в библиотеку, надо кое-что проверить.
Библиотека располагалась в главном, административном корпусе Дома творчества, на втором этаже, прямо над столовой. По сравнению с библиотекой Дома писателей в Цахкадзоре она была весьма скромной. Там работала милая девушка, она очень приветливо поздоровалась с Севаком.
— Товарищ Севак, что Вас интересует?
— Словарь мне нужен, толковый словарь армянского языка.
Девушка зарделась от смущения.
— У нас его нет.
— А словарь синонимов армянского языка?
Скорее всего, о синонимах она слышала впервые в жизни, поэтому, еще больше покраснев, тихо проговорила:
— И этого нет, извините меня, товарищ Севак...
— Да нет, вы-то тут причем? Это мы виноваты, что так мало словарей издаем.
Девушка с облегчением вздохнула и улыбнулась.
Севак снова обратился к ней.
— А может, есть русско-армянский словарь?
На этот раз ему повезло, в этой маленькой библиотеке такой словарь нашелся. Севак взял книгу, прямо здесь, на письменном столе, стал в нетерпении перелистывать в поисках нужного слова и вскоре громко воскликнул:
— "Милость” — по армянски бХбсЩіНбхГЫбхЭ (вогормацутюн), а вот выражение "впасть в немилость” — лишиться милости, бХбсЩіНбхГЫбхЭЗу №бхсл БЭПЭ»Й  (вогормацутюниц дурс энкнел), бХбсЩі… бХбсЩі…
И тут вдруг его осенило:
— аХбсЩіЅсПн»Й (вогормазрквел)! Нашел, нашел! — Победно вскрикнул он, — Тут этого слова, конечно, не было, но словарь мне подсказал, помог, я обожаю словари, могу читать их целыми днями. ...Запишите это на мое имя, через пару дней верну.
Любезно попрощавшись, мы вышли из библиотеки.
Спустились вниз. У входа увлеченно беседовали два очень обаятельных человека — композиторы Эмин Аристакесян и Юрий Арутюнян. У Юры в руках был небольшой сверток.
— А я, Паруйр Рафаэлович, из Зангезура добрую весточку получил, Вас как раз искал. Скоро праздники, ведь надо же проверить, что это за весточка...
Эмин, очень компанейский по натуре человек (к сожалению, он слишком рано ушел из жизни), предложил спуститься в бар, в тот самый, где два дня назад я встретил Севака. Спустились. Тома радостно встретила нашу компанию.
— Итак, — кофе, яблоки и хрустальные рюмки (Эмин сделал заказ).
А Юра достал "добрую весть”. И, как водится в подобных случаях, тот, кто принес это "добро”, обязательно должен дать небольшое разъяснение по поводу его благородного происхождения, затем как следует потрясти бутылку, показать появившееся у горлышка ожерелье из пузырьков, услышать одобрительное "она самая” (ЗЭщЭі) и только потом разлить по рюмкам. Прекрасный ритуал, особенно если сидишь в компании с прекрасными людьми.
Я заметил, что рядом с Севаком никто особенно не воображал, не выпендривался, не пытался трепать языком, все хотели, чтоб за столом задавал тон именно он, к его словам прислушивались...
— Я люблю Дилижан, люблю бывать в вашем Доме композиторов, потому что здесь нет моих коллег. Какое счастье, скажу я вам! Отдыхаешь, и ни один писатель не попадается тебе на глаза... Только не подумайте, что я недолюбливаю наших писателей, нет, ни в коем случае, я люблю их всех. Просто намного лучше чувствую себя рядом с вами, как и с художниками, артистами, врачами или строителями...
— Очень важно делить кусок хлеба с приятными людьми, а то все нервы себе истрепаешь, — вмешался в разговор Эмин, — я вот, например, очень люблю этот бар, здесь все так красиво, со вкусом оформлено... Марсель (директор Дома творчества) таскает из леса причудливые ветки, коряги... Пилит, обрабатывает, придает форму и вот, пожалуйста, посмотрите, какая красота вокруг, повсюду оригинальные скульптуры.
Тутовая водка, которой угощал Юра, и вправду оказалась очень крепкой, здорово подняла настроение...
— Пару дней назад тут никого не было, и я поздно ночью перед сном вышел прогуляться: шумели деревья, слышались таинственные голоса, как будто злые духи перешептывались... а длинные тени деревьев, словно гигантские призраки, покачивались от ветра... Это место действительно волшебное, тут воздух звуками наполнен...
Когда доза спиртного зашкаливала, Севак впадал в мистическое настроение.
— Не только мы, армяне, так любим Дилижан. Паруйр Рафаэлович, Вы, наверное, замечали, сколько к нам приезжает гостей... А если как-нибудь соберетесь к Новому году, тут будут и наши девушки, которые, я уверен, вполне могут претендовать на призовые места в любом конкурсе красоты... Что там ни говори, а без женщин как-то грустно жить на этом свете...
— В самом деле, — это уже Юра, — мы вроде хорошо сидим и чувствуем себя совсем неплохо, но стоит только Томе подойти к столу, нам становится значительно лучше. Красота — большая сила...
Я тоже внес свою лепту в обсуждение вопроса:
— Не помню, кто из поэтов сказал: быть в объятиях красивой женщины то же самое, что быть в объятиях вечности...
На эти слова откликнулся Севак:
— Ну что вы в самом деле заладили: красивая, красавица, в объятиях вечности... Зачем гоняться за красотой? А вы некрасивую или попросту уродливую женщину когда-нибудь любили? Вот попробуйте полюбить такую. Что умолкли? Ну да, молчите. А я вам вот что скажу: не гоняйтесь только за красивыми, любите некрасивых. Ведь когда женщина некрасива, она так отдается, будто в последний раз в жизни. И тогда обо всем забываешь. Любовь к некрасивой женщине имеет свой смысл, свою философию...
Понятно, что слова поэта произвели на присутствующих довольно сильное впечатление. В тот день мы еще долго говорили, и наша беседа время от времени прерывалась громким смехом Севака.
* * *
Приближались первомайские праздники, которые обычно продолжались дней десять, до 9-го мая. И поскольку в этот период благодаря Эдварду Мирзояну Дом творчества композиторов был в превосходном состоянии, в Дилижан приезжали со всех концов мира, приезжали такие величины, как Арам Хачатурян, Дмитрий Шостакович, Мстислав Ростропович, Леонид Коган, Бенджамин Бриттен... Но больше всего гостей было из соседней Грузии.
Итак, в предпраздничный день, 30-го апреля, после обеда прямо в столовой, уединившись в уголочке со своей компанией, мы пили кофе... И вдруг Севак, я, композиторы Юрий Арутюнян и Рубен Алтунян все разом оглянулись, заметив, как в буквальном смысле победная процессия ослепительно красивых женщин вошла в зал и прошествовала мимо нас к своим столикам. Изысканно одетые, многие в брюках, что было тогда потрясающим нововведением, распространяя аромат французских духов и... модуляции грузинской речи. Они, естественно, были со своими шумными чадами, говорили несколько громче армянок, однако каждая из них была наделена своей особой красотой.
Спустя две-три минуты, когда мы, "атакованные” этим великолепием, еще не успели прийти в себя, кто-то рядом с грузинским акцентом произнес:
— Ва, батоно Севак, вот это встреча! — с сияющей улыбкой и распростертыми объятиями к нам подошли известные грузинские композиторы Гия Канчели (автор музыки к к/ф "Мимино”), Нодар Габуния и Филипп Глонти.
Грузины были несказанно рады встретить здесь, в Доме композиторов, известного поэта-новатора. И взяли с него слово, что 1-го мая Севак со своими друзьями у них в коттедже продегустирует вино, специально привезенное из кахетинского села Хванчкара.
— Это мои давние хорошие друзья, когда я жил в Москве, мы часто встречались, очень талантливые ребята, — сказал Севак.
Через пару минут к нашей компании присоединился Григор Ахинян, редкий, чудесный человек, из тех, кто делает этот мир лучше и добрее.
— Грузины приглашают нас завтра, 1-го мая, отведать грузинского вина. Гриша, как ты на это смотришь?
— С удовольствием, Паруйр джан, но давай мы их сами пригласим к себе в коттедж, дело в том, что на днях мне исполнилось 40, и я решил как следует эту дату отметить, юбилей как-никак. Сестра прислала из Кировакана зажаренного в печи поросенка и двухэтажный торт... Грузины ведь сами у нас в гостях, и это мы их должны угощать.
Так начались приготовления к одной из самых незабываемых ночей в моей жизни, которая была непосредственно связана с 40-летием Григора Мушеговича или, как его называли друзья, Опасного Гриши.
— Григор, — спросил Севак, — к нам подошли только три композитора, а ужинают человек 10-12 женщин и детей. Как это понимать?
— Ты разве не знаешь, что грузины путешествуют со всем своим семейством: с женами, свояченицами, невестками, детьми? Вот, к примеру, Филипп Глонти приехал с женой, а жена и сестру с собой взяла, то же самое Габуния — с женой и свояченицей, а Канчели с женой и подругой жены...
Пока мы беседовали, в столовую вошел один из самых интересных композиторов нашего времени Авет (Фред) Тертерян — с длинным, дважды обернутым вокруг шеи шарфом, с подчеркнуто сосредоточенным выражением лица, но краешком глаза явно косясь в сторону ужинающих грузинок.
Я утверждаю, что все вокруг задышало атмосферой праздника не потому что на следующий день было 1-е мая, а именно с того самого момента, когда Дом творчества подвергся "интервенции” красоты соседней республики.
— Что ни говори, красота — это сила.
На этом слове мимо нашего стола продефилировала свояченица Филиппа Глонти, и Севак на мгновение прервал беседу.
— Красивая, правда?
— Красивая-то красивая, Паруйр Рафаэлович, но чересчур худая, — вмешался я.
— Ах ты, неопытный юнец, — поправил меня Севак, — запомни, любая женщина, когда разденется, выглядит на два размера больше.
Возможно, я зря пишу об этом в своих воспоминаниях, но эти слова были произнесены так к месту, с таким простосердечием и непосредственностью, что скрывать их, по-моему, не стоит, тем более что в них есть парадоксальная истина, а истина всегда имеет право быть озвученной.
Авик ИСААКЯН

На снимках: Мартирос Сарьян и Паруйр Севак; Севак в Доме композиторов в Дилижане
Окончание следует

http://www.nv.am/lica/26717-2013-04-04-05-22-41