– Мы потомки албанцев!– Какой ты к чёрту албанец? – удивился Акоп. Албанцы в Косово живут! Газету не читаешь!
– Это ты история Азербайджан не знаешь! Раньше были такие древный-древный албанцы. Весь Гарабаг тогда был албанцы. Один часть в Косово поехал, там остался – охотно согласился азер Хокат. – А большАя часть остался, транспорт тогда не был, стали кавказский татары, в честь Кавказа так назвали.
– А память осталась? Ну, памятники?
– Ну, мы хорошо помним. Потом, а это что, кячкяр вы говорите. Крест которые. Это как раз древный албанцы.
– Какой ещё "кячкар"! Все имена адербеджански делаете! Хачкар надо говорить, это армянски слов! Это крест значит!
– Слюшай, зачем для турок крест держать? – с неподдельным изумлением спросил Хокат.
– Хачкар если албански, зачем ломаете? В Нахичевань столько хачкар были. Все сломал, закопал. В Нахичеван тоже албанцы жил?
– Нет, эти эрмени всё путаете. В Нахчыван другой часть, который в Иране, раньше Иран был Азербайджаном, советский время не захотел стать, а эти дураки захотели– негодующе сплюнул Хокат.
В обезьяннике плевать не полагалось, но у Хоката скопилось отвращение к обезьяннику, а от запаха бомжей и у Акопа накатывала тошнота, хорошо, что их пока было всего четыре человека. Те двое прильнули к решётке и мычали вслед каждому проходившему менту:
– Начальник, ну отпусти, бля, вот уроды, ну кому мы мешаем?
Акоп с интересом продолжал расспрашивать азера о происхождении.
– Ты совсем запутал меня. Теперь адербеджанцы кто? Иранцы или албанцы? – зло вскипел Акоп.
Хокат задумчиво посмотрел на Акопа и спросил:
– У тебя знакоми есть? Здесь ночь совсем холодно будет.
– Нету, Масква какой знакоми! Там дОма всё есть. А у тебя тут все знакоми?
– Есть Илхам один, из нашей деревни. Талыш. Позвонил, говорит, нада деньги дать, наберу, приду.
– У меня и денег нет, не взял. Наверное, отправят назад. Еле собрал, в долг взял, проценты уже идут…– Акоп совсем сник, ему стало совершенно всё равно, Хокат албанец или иранец. Хотя он был уверен, что всё равно кочевник. Хокат проводил глазами проходившего мента и со знанием дела шепнул:
– Отпустят, давай деньги за тебя тоже Илхам отдаст, проценты дашь. Какой разница, Иран скоро бомбить начнут, хорошо, что мы не иранцы. А в Косов плохо живут. В России самый хороший жизнь!
Со всем этим Акоп был согласен, хотя если разобраться, и у него с происхождением было не совсем чисто: мать на самом деле была внучкой дореволюционного курдского бега, говорили, даже шейха. Куда он делся со своими жёнами и бабкиными детьми, никто не знал, однако, несмотря на курдский след, все родственники с отцовой стороны мать очень уважали, правда, между собой на всякий случай звали «кяче».
– Мне надо один звонок сделать, зарядка сел. Этот дежурный сказал, ночью даст к току соединить. Утром не брали трубку, доступ-моступ, – объяснил Акоп.
Наконец, менты вальяжно прошли к решётке.
– Бомжи, вылезайте!
– А мы, гражданин милицанер?
– В туалет, по очереди!
Неожиданно сразу захотелось, еле дождавшись, они вышли к туалету.
– Ты там на базе или продавец? – спросил Акоп, стараясь хоть немного задержаться в кабинке.
– На базе, так я плохо считаю, да и вид кавказский такой лицо, на рынок всё время ловят. Вот Салим покрасился, продавцом работает. Лючше русский женщин брать нада, но сзади смотреть всегда нада, даже кагда с ним спит, не смотриш, видиш – варует!
– А на стройке больше дают.
– Ты что, ви савсем жить не можете! Какой стройка? Стройка полно, таджик, кыргыз, средни азья на стройке, там разве денги? Штукатурка домой не принесёш, жевать трудно, – хихикнул Хокан.
– Ну нет, я много умею, рэмонт-мэмонт, хорошо научусь астальной аперацья, атдельни бизнес буду. Я люблю, когда атдельни, – с сожалением оглядывая уже ненужную кабинку, упрямо закончил Акоп.
К вечеру оба узника обезьянника вышли, деловито натягивая на себя тонкие курточки. Прямо у метро их опять задержали.
– Слуший, таварищ, справка есть, только что вишли! – почти закричал Акоп.
– Я вам не товарищ, регистрацию пожалуйста!
Хокан, сладко улыбаясь, поддакнул:
– Я тоже хочу сказать, гражданин милицья, мы только что вишел, пайдём регистрацья делать, через полчас абещаем! Все денги сколько нада, ваш отделени внесли, идите туда, премья будет, – улыбаясь продолжал Хокан, как только справка оказалась у него в руках.
– Дурак, думает, все премья ему нада! – буркнул Хокан, быстро удаляясь от опасной зоны.
– Наши тоже берут, – философски промолвил Акоп и на всякий спросил телефон, на базу можно было бы пристроить Розу, пожилую беженку из Ханлара, у неё мужа случайно убили, муж у Розы был азербайджанец, в драке разнимал, или сам подрался, не поймёшь. Роза жила на стройке и готовила для них. Дети уже взрослые, захотели остаться там, сразу в Гянджу перебрались, там много хороших домов без хозяев остались, наверное, уже не увидит их. Говорит, если в Москву приедут, устроятся, можно будет, здесь все дружат, как раньше.
– Бедная Роза, даже замуж снова не сможет выйти, чтобы нормальных детей заиметь, – часто думал Акоп, глядя на её печальные глаза, полные проглоченной тоски. Завидя Розу с чистыми тарелками и любовно завёрнутыми голубцами, он вспоминал свою мать, которая осталась там, в армянской деревне и, перебиваясь на деньги от Акопа, готовила приданое дочерям от второго мужа. Говорят, судьба матери передаётся дочери: и бабка сиротой осталась, потом мужа в войну потеряла, потом отец Акопа совсем молодым погиб от несделанной операции, сам доехал до районной больницы, врачи дали ему таблетку от поноса и отправили домой. А по дороге его скрутил приступ и от боли он не вписался в поворот.
Нашли ещё живым, но прожил всего день, всё рассказывал, как врачи сказали, ничего нету, ничего нету… А он поверил, наверх не пошёл…
Теперь вся надежда на Акопа, на всю семью работает, пока мать сестёр пристроит в хорошие руки. Только вот откуда их взять, если все хорошие руки сделали ноги...
Тревожно оглядываясь, Акоп кое-как доехал до своей стройки, сбивчиво рассказал в бытовке об очередном задержании и зарекся выходить в город, пока не получит отпуск. Деньги у него есть, но не для ментов же!
– Что за город, что за страна! – ненужные вопросы вертелись в голове, не давая думать ни о чём другом. И даже не мог отличить, именно какую страну имеет в виду – свою или эту.
Он искренне не понимал, почему не может жить там, где ему лучше? Кому он мешает? На все руки мастер, не пьёт, не курит, не буянит, под лавкой не валяется… Даже на девушек не заглядывается, хотя украдкой почему не посмотреть? Смотрит, но не подходит. Иногда проститутки по дороге попадаются, где-то недалеко кучкуются. Проститутки – деньги, милицья – деньги. Деньги у него есть, но не на проституток же? И потом, он когда ложится спать, всегда о Шушан думает, она младше него, но очень красивая девушка, так улыбается…
Акоп с нетерпением ждал отпуска, можно сказать, только эта мысль и была у него в голове, кроме отпуска ещё он хотел узнать, кто выиграет сегодня футбол, но приходил такой уставший, что даже включенный на приличную громкость телевизор не мешал ему отрубиться сразу, как ляжет на койку.
– Разве это жизнь? – иногда он спрашивал себя и не находил ответа. Другой жизни он не знал. И отец его работал допоздна, и мать после работы сновала по дому, уложив всех и поколдовав у плиты ещё с час. Как-то поехал домой, остановившись на несколько дней в Ереване. Там как раз кипели митинги. Президента выбрали, или он выбрал себя, но митинги продолжались, другая часть хотела теперь другого президента выбрать.
Акоп потолкался в толпе, и, наслушавшись умных и убедительных речей в пользу недоизбранного президента, тоже решил, что президента всё-таки лучше поменять.
Потом родственник Само его просветил.
– Да не ходи ты на эти митинги, тут они все хотят наших денег побольше отхапать. На наши голоса тратят, чтобы потом отбить, зато при власти! Туда пусть будущие презики ходят! – презрительно процедил мудрый родственник. – Я тоже сначала ходил, бродил, потом вижу, нас за зрителей держат, спектакль, а там они что хотят, то и делают. Даже на работу не ходят, на 20 кнопок один человек нажимает. Не тот, так этот! – хмыкнул он, вспомнив известную оперетту.
– Здесь мало платят, а то я б вернулся! Уже нет мочи! – прорвало Акопа.
Да, здесь милиция если и была кое-где видна, но паслась на правилах уличного движения, из пешеходов и в голову не приходило кого-то проверять, даже митинги особо не разгоняла. Как-то в Москве Акоп проходил мимо метро, видел, как омоновцы растаскивают прохожих по машинам. Его чуть не вырвало. Ведут и выворачивают руки. У себя Акоп никогда такого не видел. Откуда в Маралике милиция? Только если что украдут… так теперь и не воруют, нечего воровать. Люди всё, что имели, продали, добавили что-то под проценты и потянулись в северные края.
– Ничуть не меньше платят, чем там! – стал горячиться Само. – Ты койку отними, кушать отними, потом без интереса жизнь отними, далеко от семьи, друзей… Сколько дают? Как раб получаешь, разве это жизнь? Ты когда это в бытовке жил? Просторный дом твой отец сделал, в вашем селе все дома на улице один богаче другого, стоят пустые, приезжают, строят, мебель-мубель ставят и уезжают. Кто там жить будет? Турки? Или курды?
Акоп вздрогнул. Он вспомнил Хоката, который даже говорить толком не умел, но поклялся, что к себе ни за что не уедет. Немного выучит русский язык, хорошую девушку найдёт, «чтоб савсем праститутка не бил, но с домом, дом важно, праписка очень нужен, а то милицья скушает нас!»
Хокат о таких глупостях, как митинги и президенты, даже и не думал. Детей хотел много иметь…
– Европа, Масква все дураки, дети нада делать, а они митинг делают – недоумевал Хокат.
Уж их дома-то пустовать не будут. По десять детей рожают. А тут ещё себе многожёнство разрешают, религия пускает.
Акоп задумчиво мял сигарету, уткнувшись взглядом в экран телевизора. Нет, куда возвращаться, дом в деревне есть, а работы нет. На здешние условия надеяться, лучше не станет, они пока только о выборах думают, а там если работу потеряешь, всё потеряешь, а здесь уже и на билет не заработаешь… Целое состояние, разрешение тоже не так легко получить. Зато дома у себя он никого не боялся, не заискивал, никто его не унижал, каждую минуту выискивая из толпы и требуя документ, как будто он что-то украл или террорист.
Да и песен нормальных не услышишь. Акоп бросил переломанную сигарету и пошёл спать.
Во сне он бродил по лугу, что напротив последнего дома на улице, а там, среди фиолетово-жёлтых цветов, поставив канистры с водой на траву, стояла черноглазая Шушан и ласково смотрела на него. Акоп растворился в её глазах и уснул.
Гоар Рштуни
http://proza.ru/2012/07/20/958
