Егише Чаренца – величайшего армянского поэта послеоктябрьского периода – арестовали 27 июля 1937г., хотя в НКВД Арм. ССР уже с февраля 1935г. на него было заведено следственное дело. В течение 1935-1936гг. поэта неоднократно вызывали для дачи показаний, с него взяли подписку о невыезде из Еревана до начала судебного процесса. Чаренцу инкриминировалось создание в Ереване подпольной националистической организации, целью которой было свержение советской власти в Армении, и покушение на жизнь вождей пролетариата. До Чаренца были арестованы другие руководители этой «организации»: ее глава – Нерсик Степанян, писатели – Аксель Бакунц, Алазан, Мкртыч Армен, Норенц и др. Все это дело было сфабриковано органами внутренних дел для устрашения либерально настроенной армянской интеллигенции, так как в действительности никакой подобной организации не существовало. И спустя годы всех обвиняемых по этому делу реабилитировали посмертно. Но в 1934-1936гг. Агаси Ханджян, будучи первым секретарем ЦК КП Армении, сумел защитить Чаренца от прямого ареста.
Однако после убийства органами НКВД самого Ханджяна в Тифлисе, которое преподнесли народу как самоубийство, Ханджян был объявлен левотроцкистом, руководителем антисоветской группировки, врагом народа. Таким образом, Чаренц не только остался без защиты, но к ранее предъявленным обвинениям прибавилась еще и дружба с Ханджяном. Его исключили из Союза писателей, посадили под домашний арест. Единственным из современников, не побоявшимся встреч с Чаренцем, был поэт Аветик Исаакян, который, сразу после приезда в Армению в декабре 1936г., постоянно встречался с Чаренцем, пока его не арестовали. Исаакян и Чаренц близко подружились в 1924г. В то время Исаакян был политэмигрантом и постоянно с 1920г. жил в Венеции, а Чаренц, молодой, но уже известный поэт, искренне увлеченный идеалами Октября, впервые в жизни был направлен в творческую командировку в культурные центры Европы. И в первую очередь он поехал в Венецию, туда где жил Исаакян.
Два армянских поэта разных поколений, разных мировоззрений: один – национал-патриот, один из идеологов армянской революционной партии Дашнакцутюн, эмигрировавший из Армении еще в 1911г. и не принявший ни большевистскую революцию, ни советизацию Армении в 1920г., в своих творческих воззрениях был поборником традиционного классического направления поэзии, далекий от формалистических исканий.
Другой же - Чаренц, был рожден и как поэт, и как личность Октябрем, с оружием в руках боролся за установление Советской власти в Армении, стал первым поэтом в Армении, воспевающим революцию, ее идеалы, образ Ленина. В начале 1920гг. Чаренц провозгласил «Манифест трех», которым он как бы перечеркнул всю классическую армянскую литературу, и объявил ее консервативной и антинародной, провозгласил с приходом советов новую октябрьскую эру, а своей персоне отвел главенствующую роль, в строительстве культуры нового общества.
Вот с такими настроениями Чаренц посетил Венецию. Его каждодневные встречи и долгие беседы с патриархом армянской поэзии многое изменили в его восторженных и, порой, просто младенческих взглядах молодого пролеткультовца. Будучи человеком сверходаренным, не по годам начитанным, он всю жизнь стремился к новому, искал гармонию в хаосе истории. И немалую роль в пересмотре левых, вульгар-социалистических взглядов сыграл Исаакян. Правда, после возвращения в Армению в 1925г. Чаренц еще в силу пролеткультовской инерции написал тенденциозную поэму об Исаакяане – «Элегия, созданная в Венеции» - в которой объявлял Исаакяна недругом новой власти, романтиком-утопистом, старцем, мечтающим о возврате патриархальной Армении, человеком, которому чужда была новая, «счастливая» жизнь Армении, а социализм он именовал несбыточным бредом, который в будущем улетучится как «тяжелый сон». Старания большевиков виделись ему разрушительными, неприемлимыми для армянского народа и т.д.
Заочная полемика между Чаренцем и Исаакяном в поэме кончалась прямой угрозой для Исаакяна: «Если ты не приемлешь нашу жизнь – новую, советскую, то останешься чужд свему народу, а народ отвергнет тебя, и навеки останешься ты на чужбине...».
Когда Исаакян после долгих лет политической эмиграции в декабре 1936г. навсегда вернулся на родину, его встретил уже другой Чаренц.
Крушение многих иллюзий, порожденных лозунгами Октябрьской революции ничего не оставили от былого революционного энтузиазма Чаренца, от его восторга перед идеями пролетарской революции. И ко всему прибавилась тяжелая действительность сталинских лет, тотальный страх, доносы и преследования любых проявлений инакомыслия.
Чаренц искренне упрекал Исаакяна: «Зачем ты приехал- Я думал сам выехать отсюда, быть рядом с тобой и вместе бороться против этой лжи, против разрушения вековых устоев нашего народа, против фальсификации истории Армении».
И, конечно, ни слова об «Элегии, созданной В Венеции». А Исаакян хорошо понимал мотивы, побудившие Чаренца написать такую прямолинейную поэму. В конечном счете все, что приписывал Чаренц Исаакяну, на самом деле исходило из его уст. Но в то время такая поэма могла сойти за открытый политический материал, на обвинительный акт против поэта-эмигранта, живущего в Венеции. И одному Богу известно, какую роковую роль могла бы сыграть поэма в жизни Исаакяна, особенно в конце 1930гг., когда поэт вернулся на родину, если бы не его огромная популярность и всенародная любовь к нему.
Начиная с 1930гг., Чаренц очень многое пересмотрел в своем творчестве. Его последний поэтический сборник, озаглавленный «Книга пути» (1933г.) – это уже новый взгляд на историю Армении, возвращение к своим национальным корням. Он уже не низвергал, а наоборот, возвеличивал историю Армении, и «Книгу пути» Чаренцу не простили. Во-первых, был уничтожен весь ее первый тираж, и только после цензорской обработки вышел второй. Но со дня выхода книги в свет «блюстители порядка» искали явные и неявные причины, чтобы дискредитировать автора. То им казалось, что в поэме Чаренца «Ахиллес и Пьерро» показана закулисная борьба между Сталиным и Троцким, где явное предпочтение отдавалось последнему. То казалось, что в поэме «Видение смерти» восхваляется национально-освободительная борьба армян, и Чаренца выставляли реакционным националистом и т.д. А последняя точка в печальной истории была поставлена тогда, когда Чаренц наивно доверился двум своим друзьям и рассказал о том, что в одном из стихотворении сборника, в стихотворении «Завет», он составил акростих по вторым буквам каждой строки: «О, армянский народ, твое спасение в единении всех твоих сил». А это, как известно, знаменитый призыв дашнакской партии, имеющей конечной целью создание «Свободной, независимой и единой Армении».
Арест Чаренца давно назревал и мог произойти со дня на день. Вот как описывает его арест сын Исаакяна – Виген Аветикович в своих воспоминаниях об отце:
«Ранним утром (в конце июля 1937г.) к отцу пришла Изабелла (жена Чаренца – А.И.) очень взволнованная, вся в слезах. Мы поняли, что случилась большая беда.
Изабелла рассказала, что Чаренц с ней и двумя дочерьми гостил у одного друга в его загородном доме на Норкских высотах. Было очень жарко, и Чаренц с детьми с утра гулял в саду. Ближе к полудню подъехала черная машина, из нее вышли двое в форме сотрудников НКВД и спросили у нее, где Чаренц. Изабелла ответила, что он с детьми в глубине сада. Они подошли к нему: «Товарищ Чаренц, в связи с рассмотрением Вашего дела Вас вызывают в НКВД».
Чарец сразу все понял. Он сказал: «Я знаю, что больше я сюда не вернусь, поэтому прошу и мою семью взять со мной в Ереван, домой». Ему не отказали. Все вместе они сели в машину. Старшая, Арпик, сидела на коленях отца, младшая, Анаит, на моих. Всю дорогу Чаренц молчал и, склонив голову, грустно смотрел в глаза Арпик, как будто хотел навсегда запомнить ее образ.
Дома Изабелла не допустила, чтобы Егише попрощался с ней и детьми: «Ведь ты должен вернуться, а прощание – плохой знак». И он ушел, в чем был – в легкой белой сорочке. Успел только снять золотые часы и передать жене: «Они могут тебе пригодиться». И тут сопровождающие попросили его: «Товарищ Чаренц, если можно, дайте нам на память по одной книге с вашим автографом». Чаренц им не отказал. Когда он протянул им свои книги, что-то блеснуло в его глазах. Это был луч победы. Он понимал, что поэзия его непобедима. И лишь обняв жену, он быстро вышел. Секунду спустя Изабелла выскочила на балкон и увидела, как он сел в машину и скрылся из виду. Тут она поняла, что больше его никогда не увидит». Рассказав об этом Изабелла опять зарыдала, прижавшись к отцу».
Это было лишь начало великой трагедии Чаренца. Вскоре после этого Изабеллу выселили из квартиры, дав ей и детям для жилья маленькую каморку, конфисковав все рукописи и библиотеку поэта.
Исаакян тяжело переживал арест Чаренца. С балкона дома, где он жил в те годы, была видна крыша дома Чаренца. Между домами шумел старый сад, где по вечерам допоздна гулял Исаакян с Чаренцем, во время его домашнего ареста. Их непременно сопровождала любимая собака Исаакяна – сеттер по кличке «Джеки».
Исаакян сидел в углу на балконе и молча курил, глядя в пустующие аллеи. Что он мог сделать, старый одинокий человек, когда все боялись с ним даже общаться. Да и сам поэт каждый миг ждал звонка оттуда.
Прошло два месяца, и как-то Изабелла вновь зашла к Исаакяну. О чем они говорили, Исаакян никому тогда не сказал.
А тем временем репрессивная машина продолжала свою адскую работу. Не успела Изабелла прожить на новом месте два недели, как в начале ноября ее прямо на улице, у трамвайных линий, насильно втолкнули в машину и отвезли во внутреннюю тюрьму НКВД. Дети поэта остались сиротами. Младшую взяла бабушка, а старшую определили в детдом.
Годы спустя, когда кончилась война и многое увиделось в другом свете, Исаакян сбросил завесу тайны с последнего посещения Изабеллы в октябре 1937г.
Оказывается, когда Изабелла получала в тюрьме белье Чаренца для стирки, один из стражников передал ей тайком письмо от него. Оно было предназначено Исаакяну и написано на белом носовом платке карандашом. Это письмо и доставила Изабелла. Исаакян хранил его как самую дорогую реликвию, изредка доставая и показывая самым доверенным людям. Этот платок и поныне хранится в собрании рукописей семьи Исаакяна. Но главная ценность платка заключается в том, что на нем написано последнее стихотворение Чаренца. И это стихотворение посвящено Аветику Исаакяну. Чаренц пишет: «Дорогой Аветик, внизу пели твою песню, - сердце мое переполнилось, и я написал следующий стих, прими как посвящение и привет...».
Года идут, и тем смиреннее,
Тем благоговейнее и сердечнее
Я склоняю пред тобой
И любовь, и сердце, и лиру.
Уж эта мечта несбыточная
Иметь песнь такую наивную,
Чтоб очаровала она дитя
И проникла в душу старика.
Сердце твое может возгордиться,
Что повинуясь сердцу его,
Ты песнь дал народу,
Чтоб ею он бессмертие обрел.
О, как бы я хотел иметь
Хоть одну песнь такую задушевную,
И на камнях кельи моей ее высечь
И чтоб она навеки там осталась.
И пришли бы поколения,
Прочли бы песнь мою задушевную
На камнях кельи моей,
И песнь эту тебе бы я посвятил.
1937.27.IX. Тюрьма, ночь.
(Подстрочный перевод).
За стихотворением следовало следующее, последнее признание поэта: «Вот так, дорогой Аветик. Духом я ясен и бодр, лишь забота о семье душевно гнетет и гложет меня. И это я оставляю Господу и армянскому народу. 1937.6.X, тюрьма».
Через шесть недель, накануне дня советизации Армении – 27 ноября 1937г., тюремные врачи констатировали смерть заключенного Егише Чаренца, наступившую вследствие катарального воспаления легких и общего истощения организма в больничной палате внутренней тюрьмы НКВД г. Еревана. Узников этого здания не принято было хоронить. И ночью тело поэта погрузили в машину с надписью «Хлеб», отвезли по направлению Гарнинских высот и тайком закопали в горной местности. Могила поэта до сих пор неизвестна. Аветик Исаакян, доктор филологических наук, директор института литературы им. М.Абегяна НАН РА
http://nationalidea.am |
Главная 
